Ночь сурка

Бачинская Инна Юрьевна

Мужчина, оглянувшись еще раз, подошел к снесенной хлипкой ограде, наклонился. Метрах в тридцати внизу он увидел черное пятно упавшей машины – фары и красные сигнальные огни все еще горели. Он подумал, что они погаснут к утру, не раньше. Человека уже нет, а они будут гореть.

Он вернулся на дорогу и не торопясь пошел в обратную сторону…

* * *

…За три дня безвылазного сидения в Гнезде они надоели друг другу до чертиков. Паршивый чертов снегопад! Тем более выпито все, что способно гореть – позорный недосмотр организаторов. От домашнего вина оскомина и першение в горле. Все подозревали, что в загашниках есть, но дядя Паша стоял насмерть: нету, и баста! Берег на Новый год.

Все в конце концов кончается, как хорошее, так и плохое, к счастью; в природе наметились положительные сдвиги – проясняется, температура упала, снег весь высыпал и снегопад прекратился. Жизнь, похоже, налаживается, и на радостях уехал в поселок доброволец – за спиртным.

Гнездо… громко сказано, с претензией и намеком как бы на родовой замок, а на самом деле – настоящая воронья слободка: приземистое

неказистое деревянное строение о двух этажах с асимметричными крыльями. Но, к чести местной архитектуры, необходимо заметить, удобное и теплое. И комнат много – строилось для большой семьи, мнились шумные посиделки у камина и прогулки – зимой на лыжах, летом по грибы и ягоды, – но большой семьи не случилось, увы, и гости едут неохотно: уж очень места тут дикие, лучше развлекаться в городе; половина дома стоит пустая, туда уж век не ступала нога человека. Разор, запустение, пауки; кроме того, скрипы и шаги – не иначе, домовые и всякая другая нежить. Гнездо уже лет тридцать сонно доживает, но жрет исправно – то отопление вышло из строя, то крыша прохудилась, то трубы… набегает, одним словом, особенно принимая во внимание теперешние цены. Хотя цены не суть важны, хозяин – человек небедный. Не миллионер, конечно, но вполне небедный. А может, и миллионер, никто не считал. Одна коллекция картин чего стоит! И приличный дом в состоянии построить в приличном месте, а «эту позорную халупу», как называет Гнездо жена и хозяйка, прекрасная Марго, продать или пустить на дрова. Хотя какой дурак ее купит… только на дрова! Прекрасная Марго – не Маргарита, как мог бы подумать читатель, а Мария. Ей нравится быть Марго. Она ощущает себя Марго. Марго – четвертая жена Мэтра известного дома и за пределами скульптора Леонарда Рубана, классика при жизни, чьи работы в музеях по всему миру. В зависимости от продвинутости гостя, прозвище ему Старик, Глыба, Мафусаил – скульптор весьма не молод, ему через пару дней семьдесят пять. И самое уважительное и демократичное – Мэтр. День рождения хозяина совпадает с Новым годом – почти: двадцать девятое декабря. Дом полон гостей, юбилей нон-стоп перетекает в празднование Нового года; предполагаются бурное застолье, елка, фейерверк, гулянья, игры, флирт, а также горячие споры и разборки подшофе – случается, а как же! Публика собирается творческая, горячая, с огоньком и фантазией, часто пьющая; а днем – лыжи, пешие прогулки, солнечные ванны, самовар на открытой веранде с видом на холмы, курганы и единственную выпуклость, которую с натяжкой можно назвать горой; долгие беседы обо всем, включая политику, разумеется, и сплетни из мира прекрасного. Свобода полная плюс прекрасные пейзажи и кристальной чистоты воздух вместо городского смога, заторов на дорогах и толчеи. Хорошо бы, но увы. С самого начала что-то пошло вкривь и вкось, не катастрофически, а так, слегка, но по наклонной. Лыжи похерили сразу, равно как и пешие прогулки; валялись с утра до вечера по своим комнатам, а ближе к ночи стягивались на ужин в гостиной и пили. Одна радость – общение и треп, как уже упоминалось ранее. Горящий камин бросает красноватые блики на лица, потрескивают свечи, струится запах хвои от мерцающей шарами елки. Прекрасный пол в вечерних нарядах: голые спины, стразы, обильный макияж. Дамы даже в походе вполне способны надеть вечерний наряд, не замечали? Что же касаемо до погоды, то надобно заметить, что она особо не радовала: липкий тяжелый снег, нулевая температура и туман. Впрочем, об этом уже упоминалось ранее. Даже в таких странных местах, как это, чувствуются климатические сдвиги. В итоге Мэтр впал не то в запой, не то в депрессию, что для творческого человека, по сути, одно и то же, и уже три дня не кажется на глаза. Тем более ближайший друг и соратник не приехал, так как сломал ногу. Мэтр кричал и требовал, чтобы явился сей секунд, пусть с поломанной ногой, хрен с ней, будем на руках носить, но тот тоже расхандрился, раскричался и наотрез отказал. Сгоряча Мэтр обматерил его, что отразилось на общем настрое, и давление подскочило. Мэтр раскапризничался и заявил, что остается в Гнезде навсегда, а они все пусть идут на… в смысле, катятся на все четыре стороны, никто не держит! Уже не исправишь. Порчены цивилизацией – не хватает толпы, пробок и смога, воду пьют мертвую, из пластика, от чистого воздуха падают в обморок, а отлучение от Интернета и тусовки – вообще трагедия и смерти подобно!

Правда, никто особенно не переживал, к бзикам тут привыкли, сами такие – в Гнезде собрались старые добрые друзья, спетая компания, за исключением двух новичков-нужников вроде адвоката и летописца, задумавшего книгу о Великом мастере…

Всякая закрытая группа – общество в миниатюре. Есть лидер, есть оппозиция, городской сумасшедший, заговорщик, подлец, хороший парень, первая красавица, некрасивая подруга первой красавицы, коварная соблазнительница; соответственно имеют место подводные камни: зависть, ревность, приязнь, неприязнь, дружба, коварство, любовь и ненависть. Не забыть адюльтер. Как в любом другом человеческом коллективе. Если группа невелика, то одна особь сочетает в себе несколько ролей, причем прекрасно с ними справляется.

Лидер, он же Великий мастер, Мэтр, Мафусаил… и так далее, хозяин, сидит у себя в мастерской, по легенде – творит, просьба не лезть. Вранье, конечно, он давно уже не творит, обрыдло. Все обрыдло. Творческая пауза. Пьет он там, с утра наливается виски, сидит в тулупе в кресле – корявый, мощный, с большой головой, с длинными седыми нечесаными патлами, – а дверь на «малую» веранду открыта, по углам и перилам намело сугробы, – смотрит на туманные холмы… нет, не так! на угадываемые с трудом в тумане – так вернее; на сизое небо, на сизые реликтовые сосны и чувствует, как все обрыдло. Гос-с-с-поди! Ничего не радует, нет ни замыслов, ни желаний. Сидеть и смотреть. Сигара. Еще виски.

Финита. Рядом сидит бородатый терьер – сука Нора, любимая игрушка и верный друг. Да иногда приходит допущенный к телу свежий человек, летописец, поговорить за жизнь. Под настроение. Радует щенячьим оптимизмом и уверенностью, что жизнь все-таки стоящая штука.

Два-три раза в день заглядывает Марго, другая любимая игрушка, марсианская женщина Аэлита, тонкий хилый альбинос, – длиннорукий, длинноногий, какой-то изломанный, стриженный почти наголо, с ядовитым макияжем; в коротком черном платье, в черных непрозрачных чулках чуть выше колена – светит голыми ляжками. Типичный декаданс. Четвертая жена, бывшая бездарная натурщица, затем никакая жена. Без роду, без племени. Тридцати одного года от роду.

– Пьешь? – говорит Марго неожиданно сильным и звучным голосом, поместившись между окном и мужем, заслоняя вид, упирая руки в тощие бедра. – Не надоело? Между прочим, в доме люди, между прочим, спрашивают, интересуются. Между прочим, ждут высочайшего выхода. Между прочим, у тебя юбилей! Помнишь про юбилей?

– Уйди, – говорит Рубан, не глядя на нее, делая отстраняющий жест рукой: чур меня, чур! – Пошла!

– Ты бы хоть поел, – говорит Марго. – Лиза сказала, ты вообще ничего не ешь! Даже не закусываешь. Принести?

– Не хочу.

– Хоть кофе!

– Не хочу.

– Помрешь, не доживешь до юбилея. Народ надеется, ждет, не порть людям праздник.

Рубан закрывает глаза – ушел.

– Иди к черту! – рявкает Марго и выходит, хлопнув дверью.

* * *

Гостиная, она же банкетный зал, днем пуста, гости, как уже было упомянуто, сидят по своим комнатам. Подтягиваются под вечер. Диваны под стенами, массивный стол, несколько низких журнальных столиков, пара кресел, картины по стенам и деревья в больших керамических кадках. В углу камин, сложенный из дикого камня, черный, закопченный, жарко пылающий, он распространяет запах горящих сосновых поленьев и шишек. Пестрит от картин, домотканых ковриков, керамики, икон – как же без икон! Напоминает провинциальный этнографический музей.

Справа от камина – кресло, в нем сидит женщина в черной шляпе с полями, в черном платье, с причудливо раскрашенным лицом: кроваво-красные губы, кроваво-красные сердечки на скулах, причудливо изогнутые брови и полуметровые ресницы; на плечах шаль – красные розы на черном; черные чулки на длинных тонких ногах, остроносые туфли с золотыми пряжками, тоже черные. В женщине чудится нечто жуткое, вызывающее оторопь у непосвященных – то ли удивительная статика, то ли неестественная поза: она сидит, не опираясь на спинку кресла, словно штык проглотила; кажется, даже слегка прогнулась назад. Мумия, называет ее новичок в компании, журналист Андрей Сотник, тот самый, что подрядился писать сагу о Великом мастере, – крупный и громогласный молодой человек запредельной коммуникабельности, с первой минуты знакомства переходящий с любым, будь то женщина или мужчина, на «ты». В их тусовку, как седло на корове, не вписывается. Женщина в кресле, как уже понял читатель, не живая, а гипсовая, и отлита Рубаном с Марго в бытность ее натурщицей, во время расцвета их любви; раскрашена и задрапирована ею же; она – домашний аттракцион и повод для шуточек. Новые гости поначалу не врубаются, что дама гипсовая, здороваются и даже пытаются заговорить.

Клички у нее Идол и Маска. Кто-то предпочитает просто: Марго-дубль. Идол – понятно, а почему Маска, спросит читатель? Так ее называет Мэтр, намекая на одноименный роман Станислава Лема, весьма жуткий, к слову. Маска – механическая кукла, в которую влюбился герой, и она в конце концов его сгубила. Намек на Марго, не иначе. Мэтр любит намеки, сарказмы и парадоксы. Один из гостей, Иван Денисенко, дипломированный фотограф, без продыху фотографирует Маску при разном освещении, в разных ракурсах. Кладет ей на колени вазон или книгу, а в руку пристраивает бокал с вином, сдвигает шляпу, приподнимает юбку, и клац-клац-клац! Иногда с позиции лежа на полу. И повторяет, что у него мороз по коже всякий раз при взгляде на… это. Что удивительно и вызывает вопрос: почему человек так боится неподвижных и неживых больших кукол? Почему подсознательно ждет от них какой-нибудь гадости? Почему у них аура опасности?

– Какую тяжелую и страшную генетическую память они будоражат, а, господа? – патетически вопрошает Иван Денисенко, которого после двух-трех рюмок тянет на разговоры о возвышенном и непознанном. – Почему мы их боимся?

Глядя на него, не скажешь, что Иван кого-нибудь или чего-нибудь боится – это мощный большеголовый мужчина с румяной физиономией – не то от съемок на пленэре, не то от пьянства, которому подвержен. Временами он впадает в запой, сопровождаемый депрессией и поисками смысла жизни, часто драками. Характер, помимо депрессий, жизнерадостный, хотя темы работ у него, прямо скажем, странные: заброшенные, богом забытые уголки, полуразрушенное жилье, несчастные, забитые бедностью какие-то потусторонние люди, чья беззащитность бьет в глаза; лопухи, заборы, свалки, бездомные собаки. Мэтр очень любит Ивана, но однажды сказал, что от его работ хочется повеситься. В прошлом году Иван получил первую премию на выставке в Торонто, чем очень гордится. Кукол он, разумеется, не боится, еще чего! Так, богемное интересничанье и кокетство мастера, треп в присутствии прекрасных дам. Тем более Марго ему нравится. Они обе ему нравятся. В смысле, Зоя тоже…

– Я их не боюсь, – говорит Марго. – И ее не боюсь. И ты не боишься, не надо трындеть. Между прочим, напрасно, потому что она ночью оживает. Так что не фиг шляться, понял?

Это намек на недавнюю эскападу Ивана, который ночью с фонариком пошел шарить в буфете – душа горела, а попал в комнату к Елене, и она подняла дикий визг. Ей бы промолчать, дурехе… так нет! В итоге все повылетали в коридор кто в чем, перепугали друг друга до полусмерти, тем более перегорели пробки и темень была хоть глаз выколи.