Ночь в Кэмп Дэвиде

Нибел Флетчер

— Заставить? — Маквейг выговорил это слово так тихо, что сам едва расслышал собственный голос.

— Да, заставить! — В голосе Холленбаха прозвучал металл, он выразительно ударил кулаком в ладонь.

— Вы говорите о военной силе, мистер президент?

— Только в случае необходимости. Впрочем, я сомневаюсь, что такая необходимость может когда-нибудь возникнуть. Имеются другие формы давления — торговые обязательства, ограничения, финансовые меры, наконец, экономические санкции. Но вы не бойтесь, Джим. Англию, Францию и Германию, а также страны Южной Европы мы заставим ходить на цыпочках. Союз Аспен будет обладать

достаточной силой, чтобы оказывать давление. На многие века мы станем маяком всего мира!

— А вы уже обдумали, какого типа человек мог бы возглавить такой союз, будь то премьер-министр или президент?

— Обдумал, Джим. — Холленбах запрокинул лицо, глаза его, казалось, видели невидимый другим свет. — Этот человек должен быть, конечно, выше национальных ограничений, беззаветно преданный делу, может быть идеалист, но непременно политик-практик. Скандинавы дали много людей такого типа, некоторые из них преданно служили Объединённым Нациям. Я не могу быть ни в чём уверен, Джим, но если этот союз возникнет во время моего второго срока, я, конечно, сделаю всё возможное, чтобы помочь его формированию. И если бы меня призвали возглавить этот союз, я не уклонился бы от ответственности!

— Понимаю. — Маквейг посмотрел на президента и увидел на его лице такое экстатическое выражение, словно Холленбаху виделось нечто недоступное взору Маквейга. — Только повторяю, мистер президент, то, что вы мне сейчас сказали, трудновато переварить за один присест.

— Вы правы, вам надо хорошенько отдохнуть и всё обдумать. Вы первый, кому я доверил свой план, и сделал я это потому, что хочу, чтобы мы с вами были настоящими партнёрами в правительстве. Вполне естественно, постичь этот Великий план за один приём немыслимо. Но я уверен, что вы придёте к тому же заключению, что и я. Вместе с вами, Джим, мы спасём нашу страну и изменим ход истории для грядущих столетий!

— Конечно, я непременно обо всём подумаю, мистер президент. — Джим знал, что говорит вымученные, банальные слова, но ни до чего лучшего он сейчас додуматься не мог. В голове был туман, мысли разбегались.

Холленбах предупреждающе поднял руку:

— Только всё это строго между нами, Джим! Никому не говорите об этом. Есть люди, которые всё время начеку и хотят до меня добраться, так что, если Великий план просочится и его неправильно истолкуют, он может быть использован против меня. Если эти жалкие и мелочные людишки, вроде Спенсов, О’Мэлли и им подобных, пронюхают об этом плане, они будут рады сделать из меня дурака. — Он резко вскинул голову, словно хотел стряхнуть с себя всякое воспоминание об этих людях.

— Понимаю, мистер президент, — сказал Маквейг.

Холленбах мягко обнял его за плечи и повёл к двери:

— Вы теперь, наверное, хотите поскорее попасть домой, к жене. Моя Эвелин приедет завтра утром. Мы попытаемся отдохнуть в это воскресенье. Я должен подарить ей этот день, она его заслужила. Не много ей выпадает теперь таких дней.

Холленбах позвонил, чтобы подали автомобиль, и, пока они ждали, он подвёл Маквейга к вделанному в стену книжному шкафу и извлёк из маленького ящичка, стоявшего на полке, какой-то предмет. Он протянул его Маквейгу, и в отблесках пламени Джим увидел серебряную авторучку.

— Этой авторучкой я подписал последний договор о сокращении атомного вооружения, — торжественно сказал

Холленбах, — но я мечтаю подписать когда-нибудь ею договор об образовании нового союза. И мне бы очень хотелось, чтобы этот договор был подписан здесь, в Аспене.

Президент вскинул руку в направлении окна, и Джим увидел длинные спутанные тени голых деревьев в лунном свете. Над далёкой горной цепью виднелось серое небо в диадеме крошечных звёзд.

Холленбах вздохнул:

— Люблю это место. Только тут можно вдохнуть жизнь в новый союз. А пока, Джим, я хочу, чтобы вы сохранили эту ручку у себя. Пусть она станет нашим талисманом и принесёт удачу президенту и вице-президенту, которым предстоит ещё свернуть горы работы.

— Спасибо, сэр! — Маквейг повертел перо в руке и сунул его в карман куртки.

Президент открыл дверь. У крыльца их уже поджидал автомобиль с неизменным Смитом за рулём. Холленбах протянул сенатору руку:

— Помните, Джим, вместе мы сможем совершить для нашей родины великий подвиг!

— Спокойной ночи, сэр.

Маквейг полез на заднее сиденье лимузина. Когда они миновали караульное помещение и салютующего моряка, Смит попытался было завязать разговор, но Маквейг уставился в окно автомобиля. Он стиснул рукою подбородок и сидел в каком-то трансе, едва замечая, как проносятся мимо стволы деревьев. Автомобиль устремился вниз по горному шоссе и промчался через затемнённый Турмонт.

Мысли в голове беспрерывно сменялись, как картинки в калейдоскопе. Швеция — окрашенный в каштановый цвет участок карты, Норвегия — зелёный цвет… Вице-президент с женою шведского происхождения. Боже, ведь он, кажется, не уловил самого важного! Именно в этом, наверное, и заключалась его связь с великим планом. Марк Холленбах в чёрном свитере с пушистым воротником скользит по Гудзонову заливу. Идёт и идёт куда-то с надетыми на голову наушниками, в которых раздаются обрывки самых невероятных разговоров со всех телефонных линий континента… О’Мэлли, Спенс и чикагский банкир Дэвидж, молчаливо застывшие на заднем плане. Холленбах за перилами подиума в Стокгольме, облачённый в королевские пурпурные одежды, изучает военную карту Европы, позади него — целый выводок генералов в странных мундирах.

Потом перед ним вдруг снова возникло видение походной палатки во Вьетнаме, только теперь он не стал прогонять видение прочь. Снова и снова вскакивал со своего матраца капрал в приступе лихорадки и кричал, дико размахивая руками, что его преследуют змеи. Потом капрал стал затихать, бессмысленно бормоча что-то. Доктор и два дюжих санитара крепко держали его за руки, и скоро он опять свалился на матрац, дрожа от озноба. Но чудовищная сцена надолго запечатлелась в мозгу и продолжала маячить в памяти.

А позже, когда они проносились по шоссе где-то за Фредериком, в сознания сенатора возникла новая, зловещая мысль. Она настойчиво его преследовала. У него противно заныло под ложечкой, как всегда бывало с ним, когда од испытывал страх. Он почувствовал себя разбитым, смертельно усталым. К кому же теперь обратиться за советом, кому довериться? Пату О’Мэлли? Нет, Пат отпадает. Какая ирония воображения заставила его в первую очередь подумать о человеке, преемником которого он собирался стать? Грэди Кава-ног, судья из Верховного суда, с которым он не раз ловил рыбу и философствовал? Нет, эта проблема не для него!