Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик
Шрифт:
Однажды Сашка сказал:
– Знаешь… Они здесь тоже были.
– Кто? – спросил Колька, но уже и сам догадался. – Черти?
Так Илья звал чеченцев.
– Ага. Черти. Проскакали на лошадях, с винтовками… Стрельнули – и скорей в горы. Тетка Зина видела. Говорит, чуть не померла со страха.
– Убили кого? – спросил Колька.
– Не знаю. А ты думаешь, Регина Петровна почему молчала?
– Почему?
– Она их видела. И заболела. Тетка Зина говорит, от страха, так бывает.
– Регина Петровна
– А мужички? А взрыв? Думаешь, не страшно?
Братья сидели на задней части двора, на ящиках, близ своей заначки. У самых ног в траве протекал через двор ручей. В него сбрасывали отходы из цеха. Ручей был грязновато-желтого цвета и вонял.
– Ну? Ты придумал? – спросил Колька.
– Чево?
– Сам знаешь чего. Так и будем на заначке сидеть?
Сашка почесался и сказал:
– Эх, чешка вошится… – Что означало на детдомовском жаргоне «вошка чешется». И без всякой связи: – Давай уедем, а?
– Сейчас?
– Ну, завтра. Вон, тетка Зина говорит, она бы давно удрала, да у нее семья… Они тут мобилизованные, их к заводу прикрепили. А нас-то никто не прикреплял!
– Как же Регина Петровна? – спросил Колька.
Сашка задумался.
– А вдруг она не вернется?
– Она вернется, – твердо пообещал Колька. – У нее мужички здесь.
– А вдруг она умерла?
– Нет, – опять сказал Колька. – Мы ее только дождемся и на дорогу банок накопим. Нам все равно их вынести надо.
Сашка молчал, смотрел на дальние горы, размытые, едва видневшиеся в бледновато-голубой дымке. Светило нежарко солнце. Было тихо. Лишь всплескивал ручей да жужжали осы.
– А может, никаких чертей нет? – спросил с надеждой Колька. – Ведь их с милицией ловят? Раньше бухали, бомбили. А теперь и бухать перестали.
Колька говорил не потому, что верил. Ему понравилось жить на Кавказе.
Еще бы! Сбылась мечта, извечная мечта голодного шакала о жратве. Где это он еще вволю сможет объедаться сахаром, да «блаженной» икрой, да вареньем? Тетка Зина сказала, что везли их в рай, так он и в самом деле тут рай, на заводе.
И нечего плакаться, что к заводу прикрепили. А Колькина бы мечта, чтобы вовсе от завода никуда колонистов не открепляли. Вырастет, попросит, пусть его навсегда прикрепят. Вот когда сладкая жизнь для него начнется! Будет, как евреи, сахар носить! А уж кто носит, в убытке не остается.
Сашка посмотрел на Кольку и понял, о чем он думает.
– Ладно, – сказал он брату. – Подождем.
– А джем? Как с джемом быть? – не унимался Колька.
Сашка пристально посмотрел на горы, на забор, под которым протекал гнилой ручей.
– Будем сплавлять.
– Чево? – не понял Колька.
Сашка засмеялся:
– Пустим их по воде, банки, понял?
– Как это?
– Как… Не знаю. Придумаем, – пообещал Сашка. Он подставлял лицо под солнце и, закрыв
Идея Сашки была мировая. Привязать варенье к деревяшке и пустить по течению. Ну а по другую сторону забора все это, конечно, ловить…
Попробовали разок – деревяшка утонула. Нашли доску. Но и доска не пошла, в осоке застряла из-за своей неповоротливости.
Сашка дело с досками отставил. Весь перерыв шлялся по двору, рыскал глазами по углам, искал. Чего искал, он и сам не знал. Наконец на свалке набрел на галошу. Большую такую галошу, непонятно, кто ее, этакую громадину, мог носить! Гулливер разве какой!
Принес Сашка галошу к ручью. Камень в нее сунул, с кулак примерно, пустил по течению.
Проскочила галоша все буруны, все заторы, под стенкой проплыла, а там, за стенкой, Колька ее поджидал.
Тогда Сашка банку песком нагрузил и сунул в галошу. Галоша опрокинулась, банка утонула.
Сашка еще раз банку с песком загрузил и на этот раз крепко веревкой связал банку и галошу.
Это все пронеслось, пролетело по воде и выплыло наружу. Только часть песка просыпалась. Да черт с ним, с песком-то, песок – пускай, решили братья. Джем не размоет, он напрочь закрыт. Лишь бы не тонул, а плыл, ведь со дна его не достанешь! Загонит, закатит течением в камыш – ищи-свищи!
В какой-то вечер, сразу после работы, вышел Колька вместе со всеми ребятами за ворота и пустился бегом к ручью. Колонистам за проходной все равно приходилось подолгу ждать свою машину.
Место, где вытекал ручей, было пустынное, находилось оно в стороне от проходной.
Оттого и бежать надо было изо всех сил, заводская кирпичная стена протянулась на полкилометра!
Свистнул Колька, как было условлено: я, мол, тут, на стреме… Валяй, запускай свою технику!
Свистнул и стал ждать. Даже прилег на траву, чтоб видней было.
Время шло. Тянулись минуты, пустые, потому что пусто на воде было.
И вдруг, когда уже и не ждал, когда стал подниматься да отряхиваться, увидел: черная галоша, как подарок судьбы, вынырнула из-под стены и поплыла… Как английский тяжелый дредноут – в книжке картинку когда-то видел! Плыла, поворачиваясь по течению разными боками, а в ней – вот главное! – драгоценный пассажир в золотой шапочке!
Отвязал Колька баночку, от избытка чувств поцеловал ее в золотую макушку и в холодное донышко поцеловал. И у щеки подержал. И около уха: слушал, как переливается густой маслянистый джем.
Банка на свободе смотрелась иначе, чем там, на территории завода, где она вроде бы еще и не была своя.
И галошу Колька погладил, как живую.
Гладил и приговаривал:
– Хорошенька-я галошечка… Умненькая… Славненькая… Глашечка ты наша родненькая!
Так и стали ее называть братья между собой: Глаша.