Ночная диверсия
Шрифт:
Капитан очень внимательно рассматривал сидящего перед ним Андрея Михайловича Самойленко. Он ожидал увидеть человека недалекого, глуповатого даже, это бы его вполне устроило. Но, наблюдая за Самойленко, капитан понимал, что перед ним человек умный, знающий себе цену. Это рождало злобу, раздражение, ибо капитан целиком разделял теорию: умным может быть только представитель высшей расы — ариец. Капитан очень не любил, когда жизнь опровергала эту теорию. Ладно, Самойленко ему нужен.
— Ну что же, господин Самойленко, расскажите о себе. Только ничего не утаивайте. У нас имеется достаточно возможностей проверить каждое ваше слово, каждый ваш шаг.
Слово «господин» прозвучало в устах гитлеровца с такой издевкой, что Андрея Михайловича передернуло. Это не ускользнуло от немца.
— О, господину Самойленко не нравится мой тон? — И вдруг лицо его перекосила ярость. — Вы, русская свинья, в моей власти! Я могу вас расстрелять или повесить, могу сгноить в лагере. Могу с вами сделать все, что мне вздумается. Я вам не верю! Вы предали русских.
С таким же успехом вы можете предать и нас. Или вы просто жалкий трус?
Самойленко сидел выпрямившись, спокойно глядя на немца. И это подействовало на капитана успокаивающе.
— Ну, хорошо! Я пошутил.
— Я рассчитывал, что немецкие власти отнесутся ко мне более благосклонно и мне не придется выслушивать оскорбления.
И опять краска ярости полыхнула на лице гитлеровца.
— Это за какие заслуги? За то, что вы коммунист? Где ваш партийный билет?
— Я его сжег.
Самойленко вытащил из кармана пачку фотографий, документы покойной жены и положил их перед капитаном.
По мере того, как немец просматривал фотографии, на которых пестрели дарственные надписи на немецком языке, изучал документы? лицо его добрело.
— О, да вы почти немец.
— Нет, я русский, но полюбил вашу нацию, ее обычаи, традиции, а потом и государственный строй. А дочь свою я считаю немкой.
— Желаете работать с нами? Условия вам вполне приличные создадим.
— Собственно, я с этой целью и остался в городе. У меня было достаточно возможности уехать, но я остался.
К концу беседы Андрей Михайлович попросил:
— Было бы не плохо оформить на работу бухгалтера Витковского. Это хороший работник, а склад мыслей у него такой же, как и у меня. Вы будете довольны им.
Расспросив внимательно о Витковском, капитан пообещал:
— Доложу коменданту. А пока ждите вызова.
Андрей Михайлович не тешил себя надеждой, что все закончится разговором с капитаном. Так оно и вышло. На другой день его подняли ночью с постели и повезли в гестапо.
Допрос там продолжался около трех часов. Пришел домой он уже утром, усталый до предела, но довольный. Кажется, немцы поверили ему.
Через несколько дней Андрей Михайлович уже работал заведующим одного из отделов городской управы. Вскоре туда же был зачислен и Витковский. Работа их вполне устраивала. По долгу своих служебных обязанностей они могли, не вызывая подозрений, бывать в различных концах города. А самое главное — они получили пропуска на право хождения по городу в ночное время. Это в значительной степени облегчило связь с группами.
Рабочий день в городской управе начинался ровно в девять. И сразу же Андрей Михайлович приступал к приему посетителей. Речь, как правило, шла о распределении помещений под бары, рестораны, парикмахерские и другие заведения подобного типа. Они, как грибы-поганки, бурно плодились в городе с благословения немецкого командования. И всюду оговорка: «только для немцев», «только для господ офицеров» и т. п…
Сегодня день начался как обычно.
Андрей Михайлович беседовал с одним из посетителей, когда в кабинет без разрешения вошла молодая красивая женщина. Самойленко вопросительно посмотрел на нее, она холодно бросила:
— Продолжайте, я подожду!
Присев на стул, она достала миниатюрное зеркальце, губную помаду и бесцеремонно начала подкрашивать губы.
Андрей Михайлович пожал плечами и вернулся к прерванному разговору с посетителем.
Когда посетитель ушел, женщина присела к столу. Порывшись в элегантной сумочке, небрежно бросила на стол листок бумаги. Это было заявление с просьбой выделить хорошее помещение где-нибудь в центре города под салон-парикмахерскую для офицеров гарнизона. Под заявлением стояла подпись — Эльза Штрекке. А сбоку крупным четким почерком коменданта города резолюция: «Немедленно, без проволочек обеспечить требуемое».
— Прошу вас сюда.
Андрей Михайлович подвел женщину к висевшему на стене большому плану города.
— Вот здесь, на улице Ленина… — Он запнулся, досадуя на себя за оплошность. — Я хотел сказать, на бывшей улице… — Но Эльза Штрекке, казалось, не обратила внимания на промах заведующего отделом.
— Я слушаю вас, продолжайте.
— Так вот, здесь, на этой улице, есть неплохой дом, но, к сожалению, при нем нет двора.
— Не подойдет. Я и жить хочу при заведении. Желательно, чтобы помещение могло сообщаться с моей квартирой.
— Тогда, может быть, вот здесь. Он обвел кружком один из домов на Садовой. — Это почти в центре.
Андрей Михайлович приказал принести ему план дома по Садовой, 46. Эльза Штрекке внимательно изучила чертеж. Потом согласно наклонила голову.
— Да, пожалуй, это мне подходит. Но это еще не все. Мне хочется, чтобы вы помогли укомплектовать штат салона мастерами. Скажем, шесть-семь человек для начала. Очень желательно только девушек, ну, разумеется, по возможности хорошеньких. В нашем деле это очень важно, чтобы завоевать авторитет и клиентуру. Прошу вас помочь, за соответствующий гонорар, конечно. Мне бы очень не хотелось связываться с биржей труда. Еще дрянь какую-нибудь подсунут. А вы ведь человек здешний, людей знаете.
— Хорошо, постараюсь.
— И последнее. — Она в упор посмотрела на Самойленко. — Вы не смогли бы мне помочь приобрести гарнитур мебели карельской березы?
Андрей Михайлович чуть заметно вздрогнул и, стараясь выиграть время, сделал вид, что обдумывает ее просьбу.
Все так же глядя на него в упор, она повторила вопрос. И тогда Самойленко, чуть улыбаясь, ответил:
— Постараюсь. Если не будет карельской березы, может быть, подойдет мукачевский бук?
Это был пароль, установленный для связи с обкомом партии.