Ночная диверсия
Шрифт:
Таня вскочила так стремительно, что Шеремет даже не успел отшатнуться, и наотмашь ударила его по лицу. Сотрудники конторы окружили их плотным кольцом. Главный бухгалтер осторожно взял Таню за руки.
— Ну что вы? Разве можно так? Что случилось? Объясните нам.
Шеремет затравленно озирался.
— Мерзавец! Какой же вы мерзавец! Товарищи! Он вор и негодяй, — звенящим голосом проговорила Таня и в нескольких словах рассказала сотрудникам о случившемся. Тогда главный бухгалтер, человек, известный на заводе своей необыкновенной вежливостью и мягкостью, широко распахнул дверь и сказал:
— Извольте убираться отсюда, низкий вы человек. — И вдруг крикнул: — Иди, иди! Или я тебя по морде ударю, паршивец.
И, несмотря на серьезность момента, многие рассмеялись. Слишком непривычно прозвучала эта угроза в устах маленького тщедушного главбуха.
Через неделю на завод сообщили, что судом военного трибунала Шеремет приговорен к десяти годам тюремного заключения, но, учитывая, его чистосердечное признание, тюремное заключение заменено отправкой на фронт, в штрафной батальон.
Вскоре и Шеремет, и все житейские невзгоды, и каменная усталость отошли в сторону. Поступил новый, срочный заказ для фронта. Коллектив завода работал с невиданным напряжением. По нескольку суток не выходили рабочие из цехов. Вздремнув тут же часок-другой, вновь становились к станкам.
Под Москвой наши войска перешли в контрнаступление. Долгожданное свершилось. Враг все дальше откатывался от Москвы. И люди старались вкладывать все силы, чтобы помочь тем, кто громил гитлеровцев, гнал их все дальше от столицы.
…Шеремета на заводе забыли быстро. Но Шеремет не забыл завод. Сидя в тряской теплушке, он угрюмо смотрел, как ярко пылает уголь в раскаленной докрасна чугунной печке. Сегодня он дневальный по вагону. Время далеко за полночь, и солдаты, несмотря на то, что старый, скрипучий, расшатанный вагончик бросает из стороны в сторону, крепко спят.
И только он, дневальный Кондрат Шеремет, бодрствует, оставшись один на один со своими тяжелыми мыслями. А подумать ему есть о чем. Он вновь и вновь возвращается в мыслях к Татьяне Самойленко, видит ее гневные, полные презрения глаза. И кажется, что огонь пощечины до сих пор пылает на лице. Кулаки его сжимаются так, что ногти глубоко врезаются в мякоть ладоней.
«Попалась бы ты мне в другом месте, святоша, -зло шепчет он, — с каким удовольствием я задушил бы тебя».
И даже этот сморчок главбух, и тот готов был броситься на него с кулаками. «Чистенькими прикидываются. А покажи им, как блестит золотишко, покажи, что с ним можно сделать, бросили бы все, как щенки бы мне пятки лизали». Кондрату Шеремету, каждая клетка которого была подчинена только одному стремлению к наживе, было непонятно и чуждо, что этой же жаждой обогащения не страдают другие.
До сих пор Шеремету в жизни везло. Закончив институт и будучи человеком не глупым, энергичным и изворотливым, он стал быстро продвигаться по служебной лестнице. Но работа инженера его не устраивала. Его собачий нюх на наживу подсказывал: хозяйственная работа -› вот где широкое поле деятельности для осуществления его планов.
Война застала Шеремета на должности начальника снабжения крупного харьковского завода. Такая должность его вполне устраивала. Нет, ему совсем не хотелось рисковать своей шкурой на фронте. Пусть воюют те, кто не знает, что можно взять от жизни, если у тебя голова, а не кочан капусты. А тут еще открылась эта золотая жила, о которой он так долго мечтал: сбор ценностей для государства. Вот где можно погреть руки! И надо же провалиться из-за какой-то паршивой девчонки.
Хорошо, что кое-что удалось увезти. Золото — везде золото. И Кондрат осторожно ощупал ватные брюки и куртку, где были тщательно зашиты некоторые ценные вещи.
После ареста его привели домой, чтобы произвести обыск. Но постоянный страх сделал его осторожным и изворотливым. Часть ценностей он зашил в старую ватную куртку и повесил ее в коридоре. Обыск длился долго. В квартире перевернули буквально все вверх дном, многое нашли. А куртка висела в коридоре, как заколдованная. И только раз дрогнуло сердце Кондрата, когда один из милиционеров, проходя мимо, похлопал по карманам телогрейки. Если бы кто-нибудь тогда взглянул на Кондрата, все стало бы ясным. Но на него никто не смотрел…
Позже, уже перед уходом, Кондрат попросил разрешения одеться теплее и надел эту куртку.
Повезло Кондрату и на этот раз. На сборный пункт его доставили под конвоем и водворили в небольшую комнату с решеткой.
— Сиди, скоро отправим в штрафной, — предупредил начальник сборного пункта.
Однажды, когда его вели на улицу по длинному, узкому коридору, он столкнулся с начальником сборного пункта и высоким командиром с двумя прямоугольниками в петлицах.
Командир бесцеремонно остановил его и повернул к тусклому окошку.
— А это что за добрый молодец?
Голос у него оказался глухой, с хрипотой.
Выслушав начальника сборного пункта, он что-то буркнул себе под нос и прошел дальше.
Однако через час Шеремета вызвали. Беседовал с ним этот же командир, что встретился в коридоре.
— Вот что, Шеремет, запутались вы в жизни основательно. Но, думаю, не безнадежно. Ведь у вас высшее образование, человек вы грамотный. Сейчас я формирую стрелковый полк. Пойдете ко мне рядовым солдатом. Повоюете, а там будет видно. Но учтите, я за вас поручился и буду нести полную ответственность. Не подведете?
Нет! Я своей кровью смою с себя это пятно.
— Нужно постараться сделать это без крови. Ее и так слишком много проливается.
Так Кондрат Шеремет оказался дневальным в вагоне в эшелоне, следующем на фронт.
Майор Донцов не раз попадал в неудобное положение из-за своей излишней доверчивости. Кое-кто из подчиненных иногда злоупотреблял его доверием во вред службе. Начальство не раз обращало внимание Донцова на это. Майор молча выслушивал замечания, обещал подтянуть нерадивых. А уходя, упрямо думал: «Ведь должен же человек понять, что за доверие нужно платить ревностным отношением к службе».