Ночная диверсия
Шрифт:
Нина положила браслет на место и приоткрыла дверь коровника. Все было тихо. Вдалеке мелькала какая-то огненная точка. Девушка всмотрелась и поняла, что это сигналы. Когда-то в школе она начинала учить азбуку морзе. На миг ей показалось, что во дворе стало чуть светлее, где-то под крышей мелькнул огонек.
Встревоженная окончательно, Нина вбежала в дом. Через несколько минут вошел раненый. Он был спокоен.
— Испугалась, Ниночка? Я тоже немного перетрусил. Думал, облава.
Посидев еще немного, он пожелал женщинам спокойной ночи и отправился к себе.
На другой день за Ниной пришли. Работы в отряде было много, и она на время отвлеклась от своих сомнений, Но постепенно, все чаще и чаще она стала думать о событиях последнего вечера в городе.
«Мало ли что бывает, — размышляла она. — Вот думал человек подарить хорошую вещь любимой девушке или жене, но почему-то не удалось, или что другое…»
Потом мысли приняли другой оборот.
«Хорошо, но откуда тогда эти немецкие инициалы? Как он мог сохранить браслет в лагере?»
Нина шаг за шагом, слово за словом вспоминала знакомство со «старшим лейтенантом», стараясь найти какие-нибудь подозрительные факты, и не находила. Наконец ей надоела эта внутренняя борьба, и она пошла со своими сомнениями к командиру отряда…
Командир очень внимательно выслушал девушку, потом приказал ей все это записать. В конце записки она нарисовала браслет и рядом, в отдельном кружочке, вывела две готические буквы: «АР».
…Проделав сложный путь, побывав во многих руках, пройдя длинную цепочку хорошо законспирированной связи с партизанским отрядом, записка, наконец, попала Витковскому.
Вечером, когда Глеб Феликсович передал ее Самойленко, он, пожалуй, впервые за все годы совместной работы увидел Андрея Михайловича таким: растерянным, беспомощным, с бледным, покрытым испариной лицом.
— Что с тобой? Андрей! Ты болен?
Андрей Михайлович вертел в дрожащих руках рисунок и срывающимся голосом бормотал:
— Нет, нет, не может быть… Ведь не может же быть такого второго…
Глеб Феликсович, видя душевное состояние друга, молчал, ожидая, когда тот успокоится.
Наконец, сделав над собой большое усилие, Андрей Михайлович заговорил более спокойно.
— Глеб, этот браслет — наша семейная реликвия. Он принадлежал моей жене. Видишь буквы «АР» — Анна Похман. Последние годы он хранился у Тани.
— Андрей, ты точно знаешь, что она эвакуирована?
— Да, она из Харькова вместе с заводом уехала. А вот куда, не знаю.
— Это не так трудно узнать. Завод не человек. По-моему нужно сообщить на Большую землю через рацию отряда. Пусть там разберутся, где сейчас Таня. И как попал браслет к этому негодяю.
На другой день радиограмма полетела в эфир.
Сердце стучало тревожно, радостно. Тане казалось, что Василиса Петровна тоже слышит стук ее сердца. Девушка даже с опаской взглянула на старушку, которая сидела с вязанием и спицами. Но та сидела задумавшись, чуть улыбаясь чему-то своему, сокровенному.
Таня очень осторожно достала кандидатскую карточку и, приблизившись к лампочке, начала вновь рассматривать ее. С фотографии на нее смотрело повзрослевшее, чуть осунувшееся лицо. Под глазами легли тени.
«Неужели начинаю стареть?» с тревогой подумала Таня и подошла к зеркалу.
Василиса Петровна, как бы прочитав ее мысли, рассмеялась.
— Морщинки ищешь, дочка? Рано еще. Вот подожди, разгромим фашиста, еще расцветешь маковым цветом.- Потом, посерьезнев, она обняла девушку за плечи. — Одна ты у меня, Танечка, сейчас на белом свете. Оставайся здесь совсем. Сибирь — она страшна слабому. А ведь край наш благодатный, богатый. Домик у меня неплохой. С собой в могилу его не заберу.
— Спасибо, родная. — И Таня поцеловала старушку.
— А вот, что вступила в партию, молодец, Татьяна. Все мы сейчас, в эту трудную годину, должны сердцем льнуть к нашей партии.
Потом они пили чай с сахарином, придвинув стол поближе к печке.
Машина остановилась у дома, когда Таня была уже в постели. В дверь постучали настойчиво, требовательно. Таня испуганно метнулась к двери.
— Кто?
— Татьяна Андреевна, вас срочно вызывают в партком. Я подожду вас. — Таня узнала голос шофера директора завода.
— Хорошо, Коля, я сейчас оденусь.
Парторг был в кабинете не один. У стола сидел высокий мужчина в строгом синем костюме. Он внимательно посмотрел на Таню.
— Майор Обухов. Извините, что потревожили, но дело срочное.
— Я вас слушаю.
Обухов очень внимательно расспросил Таню о Шеремете. Таня рассказывала, старательно припоминая каждую деталь.
А браслет свой вы узнали бы сейчас?
— Да что вы, товарищ майор! Ведь другого такого не может быть.
— А вы знаете, Татьяна Андреевна, ведь Шеремет сбежал.
— Как сбежал?
— Убил солдата и удрал к немцам. Это очень сложная и запутанная история. И мы рассчитываем на вашу помощь.
— Я готова сделать все, что нужно.
— Не торопитесь. Ведь придется лететь туда, за линию фронта.
Таня почувствовала, как холод пробежал по спине, но, стараясь не показать своего волнения, сказала:
— Если нужно, полечу. Я ведь коммунист.
Парторг по-отечески положил руку ей на плечо и посмотрел в глаза:
— Это очень опасно, Таня.
— А разве фронтовикам не опасно?
— Хорошо, Танюша, послезавтра вылетайте в Москву, вместе с майором.
Уже прощаясь, майор задержал ее руку и лукаво спросил:
По отцу соскучились? Там вы с ним встретитесь.
Таня радостно вскрикнула.
— Папа жив? Значит, с ним ничего не случилось?
И вдруг, не сумев справиться с собой, она порывисто обняла и поцеловала майора, потом парторга и выбежала из кабинета.
…В уютном номере гостиницы их было трое: Таня и две подружки-радистки. Вера и Рая. Они были моложе Тани, но немного важничали. Еще бы: они уже побывали один раз в тылу врага и сейчас готовились вторично. Таня в душе завидовала этим девушкам. Но скоро они подружились, и девушки перестали важничать.