Ночная дорога
Шрифт:
— Ты абсолютно ни в чем не виновата, — сказала Аманда. — И мне все равно, что говорят люди.
Лекси удивилась, насколько важными оказались для нее эти слова.
— Спасибо.
Аманда больше не успела ничего сказать — началась служба.
Священник произнес имя Мии, и все выпускницы, что сидели в церкви, ударились в слезы, и даже немалая часть ребят. Священник описал счастливую восемнадцатилетнюю девушку, которая была почти Мией, но не совсем. Он не сказал, что она похрапывала, когда спала на спине, или шевелила губами, когда читала, или любила держать свою подругу за руку, когда они бродили по торговому центру.
Слова священника
Лекси закрыла глаза, тихо всхлипывая. Заиграла музыка, но это была не та музыка. Мии ни за что не понравились бы заунывные торжественные аккорды. И почему-то от этого сознания становилось особенно больно. Тот, кто подбирал мелодию, не подумал о Мии. Здесь бы подошла какая-нибудь песня из диснеевского мультфильма, которая заставила бы Мию вскочить и начать подпевать, используя щетку для волос в качестве микрофона…
«Спой со мной, Лекстер. Мы могли бы создать ансамбль…» И Зак, смеясь, говорит: «Хватит, Миа, а то собаки уже завыли…»
Лекси хотела зажать ладонями уши, но слова шли изнутри, воспоминания неумолимо возникали одно за другим.
— Пора идти, — ласково сказала Аманда.
Лекси открыла глаза.
— Спасибо, что позволила посидеть рядом.
— Придешь на выпускной?
Лекси пожала плечами. Неужели прошло всего шесть дней с тех пор, как они с Мией и Заком репетировали в спортивном зале церемонию выпуска?
— Не знаю.
Люди двигались по проходу к двойным дверям. Лекси чувствовала на себе их пронзительные взгляды. Мимо проплывали хмурые лица. Родители смотрели осуждающе, ребята — печально, с сочувствием.
Под конец она увидела семью. Фарадеи сидели в первом ряду, тихие, застывшие, во всем черном. Проходя мимо, люди выражали им свои соболезнования.
Лекси подошла к ним, не в силах себя сдержать. Она двигалась против потока; скорбящие сердито смотрели на нее, расступаясь в стороны.
В первом ряду Фарадеи поднялись, как один, и отвернулись.
Ни Джуд, ни Зак ее не признали. Они просто смотрели не мигая невидящим взглядом, и по их лицам струились слезы.
Лекси сто раз репетировала, что им скажет, но теперь, перед лицом огромной потери и своей вины, она даже рта не могла раскрыть. Все трое отвернулись от нее и направились к боковому выходу.
К Лекси подошла Ева, и она повисла на тете, отдавая все силы, которые ей понадобились, чтобы сюда прийти.
— А вот его никто не осуждает, — с горечью заметила Ева. — Это несправедливо.
— Не он сидел за рулем.
— А ведь должен был, — сказала Ева. — Какой толк пообещать и не выполнить? Он тоже виноват.
Лекси помнила, как Зак посмотрел на нее в больнице; зеленые глаза, которые она так любила, потемнели не только от горя, но и еще от чего-то, еще более страшного. Она прочла в его взгляде и признание вины, такое же мучительное, как ее собственное.
— Он винит себя.
— Этого недостаточно, — твердо заявила Ева. — Пошли.
Она взяла Лекси за руку и вывела из церкви. Лекси слышала, как люди перешептываются, обвиняя ее. Будь она меньше виновна, она бы согласилась
— Жаль, мне не сказали, что идти на службу — плохая идея, — пробормотала Лекси, когда они выезжали с парковки.
— А если бы сказали, — добавила Ева, — разве ты бы послушалась?
Лекси вытерла глаза.
— Конечно.
Джуд забилась в темную глубину лимузина. За окном начался дождь; капли барабанили по крыше, напоминая сердцебиение ребенка.
Она так глубоко погрузилась в свое горе, что когда открылась дверца машины, впустив серо-желтый свет, он обжег ее разъеденные слезами глаза, и она принялась растерянно озираться.
— Приехали, — сказал водитель, стоя у дверцы. Он предстал перед ней темным пятном на дожде, косой тенью под зонтиком. За его спиной Молли и Тим стояли в обнимку со своими взрослыми детьми.
— Идем, Закари, — велела ее мать, выпроваживая мальчика из машины.
Майлс проскользнул мимо Джуд и, выбравшись наружу, протянул ей руку.
— Джуд!
— Иди, — сказала она, радуясь тому, что он не видит ее глаза за темными стеклами очков.
— Я догоню вас, — сказал Майлс Каролине, которая наверняка в ответ кивнула и зашагала прочь бодрым шагом, удостоверившись, что Зак стоит прямо и не плачет.
Это единственное, что запомнила Джуд о похоронах отца: отсутствие слез. Никто не плакал. Ее мать не позволила. Она обращалась с горем как с какой-то опухолью — несколько срезов, несколько швов, и ты опять как новенький.
— Нельзя не пойти, — сказал Майлс, присаживаясь на корточки рядом с машиной. Дождь бил ему в лицо, выпрямлял волосы.
— Я попробую.
— Джуд! — Он вздохнул.
Раньше в их доме часто звучал смех. Теперь в нем только вздыхали.
— Неужели ты думаешь, я не хочу быть сильной, чтобы выдержать это? — спросила она. — Мне самой стыдно, я хочу туда пойти. Я просто… не могу. Я не готова к тому, что ее опустят в землю. И я абсолютно не готова стоять рядом с тобой, пока ты будешь выпускать в небо розовые шарики. — Тут ее голос дрогнул. — Словно она где-то там наверху ждет, чтобы поймать их.
— Джуд, — устало повторил он, и она поняла.
Он хотел, чтобы она поверила, будто Миа находится в лучшем из миров, но Джуд не могла этого сделать.
Она понимала, чего ей это стоит — неспособность быть сильной, но ничего не могла изменить. От нее осталась одна пустота. Как бы она ни старалась (а если честно, одно только старание уже лишало ее последних сил), она все равно отсутствовала в доме, даже не была больше матерью.
Зак понимал, что она уже не та мама, как раньше, и обращался с ней так, словно она сделана из сахарной ваты. Он подходил к ней настороженно, тщательно следя, чтобы не обронить ненароком ни одного слова о Мии. Но иногда, желая ему спокойной ночи, она замечала тоску в его глазах, неприкрытую боль, которая пронзала ее насквозь. В такие минуты она протягивала к нему руки, но ей не удавалось обмануть сына. Он знал, что это не ее прикосновение, что матери вообще нет рядом, и когда она уходила, то видела, что ему становилось гораздо хуже, чем до ее попытки успокоить его.