Ночная смена
Шрифт:
Определенно самый большой размер, который у них есть. Думаю, это его попытка извиниться. Я смотрю на Найта, разинув рот, когда тот устраивается в кресле напротив, его слишком длинные ноги прижимаются к моим под столом.
Он вздыхает.
— Что опять не так?
— Ты заказал слишком много кофе.
— Не обязательно пить все.
— Не думаю, что смогу. Я была бы не в себе, выпей столько кофе.
— Ты мне нравишься, когда находишься в беспорядке, — отвечает Винсент, и глазом не моргнув.
Грубое напоминание о том, что мы делали две недели назад,
Лицо становится ярко-красным. Вспышка удовлетворения в глазах Винсента говорит о том, что он рассчитывал на это. И, может быть, просто хочет поиграть для собственного удовольствия, но в его глазах есть очаровательный огонек, который заставляет чувствовать, что он хочет, чтобы я пошутила вместе с ним.
Я провела две недели, пытаясь убедить себя, что произошедшее между нами было пустяком, и что Винсенту нельзя доверять, о нем нельзя мечтать.
Но когда он здесь, передо мной, должна признать, Найт не совсем тот незнакомец или злодей, каким я его себе представляла. Он тот же самый мальчик, которого я встретила в библиотеке — сообразительный, слишком гордый, чтобы извиняться или просить о помощи, не будучи при этом умником и слишком веселым.
Только он привел меня сюда не за этим.
Так как, черт возьми, смеет флиртовать со мной?
Я делаю глоток своего (бесплатного) кофе со льдом и прочищаю горло.
— С чем тебе нужна помощь? Вот почему мы здесь, не так ли?
Бравада Винсента спадает. Я отказываюсь чувствовать себя виноватой из-за этого.
К счастью, оскорбление, кажется, щелкает в нем выключателем. Винсент прочищает горло и тянется к рюкзаку, внезапно становясь деловитым.
— На следующей неделе я должен написать в классе эссе об этом стихотворении о тигре, — его бицепсы напрягаются под рукавами, но я абсолютно не пялюсь. — Но честное слово, я заблудился. Говорил же, что я отстой в поэзии. И подумал, знаешь, ты же гениальна.
— Очевидно, — бормочу я в холодный напиток.
Его губы дергаются.
— И довольно скромная. Именно поэтому поможешь разобраться, что, черт возьми, пытался сказать этот Блейк.
Винсент достает книгу, открывает ее на загнутой странице и передает мне. Я ставлю кофе и вытираю влажные ладони о шорты, мне не терпится чем-нибудь заняться и отвлечься от парня, сидящего напротив. Похоже, тема на сегодня — стихотворение Уильяма Блейка, возможно, самое известное из его произведений.
— О, — говорю я. — Узнаю эти строчки. Проходила это примерно в четырех разных классах.
— Конечно, узнаешь.
— Это классика. Мне пришлось заучивать его наизусть на втором курсе средней школы. «Тигр, тигр, ярко горящий…»
Винсент ерзает на стуле. Кожа скрипит под ним. Я внезапно и яростно вспоминаю тот факт, что в последний раз, когда читала ему стихи вслух, мы завлекли друг друга.
— Ну и, знаешь, все остальное.
— Хорошо, — говорит он. — Объясняй, Холидей.
И вот снова — моя фамилия. Он использовал ее уже дважды, и не могу решить, нравится ли мне это или хочу схватить его за рубашку и потребовать, чтобы Винсент прекратил давать прозвища.
— Итак, — начинаю я, прочищая горло. — Блейк опубликовал два сопутствующих сборника: «Песни невинности», а затем, несколько лет спустя, «Песни опыта». Вы анализировали какие-нибудь другие его работы в классе?
— Кажется, читали о детском труде.
Я фыркаю.
— Это называется «Трубочист». У стихотворения две части: одна в «Песнях невинности», а другая в «Песнях опыта». Блейка действительно интересовали дихотомии — добро и зло, рай и ад, — поэтому он написал множество сопутствующих произведений для двух сборников. У этого, — я нажимаю на страницу, — есть родственное стихотворение в «Песнях невинности» под названием «Ягненок».
Винсент кивает.
— Одно о насилии, а другое о мире?
— По сути, да. Но Блейк не просто противопоставляет их. Если посмотришь на то, как он формулирует предложения и как использует повторяющиеся вопросы, это нечто большее, чем просто установление дихотомии, — я открываю рот, чтобы начать читать, затем останавливаюсь и сжимаю губы. Вдруг начинаю стесняться собственного голоса — и не совсем уверена, что смогу дочитать стихотворение до конца, не воспламенившись. Итак, я сую книгу Винсенту и говорю. — Прочти первую строфу.
Выходит более резко и требовательно, чем я хотела, но он даже не вздрагивает. Винсент послушно берет книгу из моих рук, переворачивает ее и начинает читать стихотворение вслух.
И я тут же жалею, что попросила.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Звук голоса Винсента заставляет тело сжаться.
Мы сидим в несколько укромном уголке кофейни и нежная инди-музыка, играющая из динамиков, тихая, так что Винсенту не приходится сильно напрягаться. Он читает тихо и обдуманно. Голос низкий, рокочущий, интимный. Это напоминает о том, что в пятницу вечером, когда мы встретились, я все еще думала о сексуальной сцене в «Принцессе мафии» и была ошеломлена высоким и задумчивым незнакомцем, которому требовалась рекомендация к чтению. В тот момент я на мгновение представила, как Винсент читает стихи. Это показалось приятной фантазией. Теперь я понимаю, что была Икаром: абсолютной гребанной идиоткой, выпячивающей задницу к солнцу, совершенно не подозревая, что высоты, к которым стремилась, могут погубить меня.
И, о, это губит — то, как его рот выговаривает слова. То, как широкие ладони и длинные пальцы сжимают книгу. То, как выбившаяся прядь темных волос романтично спадает ему на лоб.
— Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах. Чей бессмертный взор, любя, создал страшного тебя?
Винсент выжидающе поднимает глаза. Я пытаюсь смириться с тем фактом, что внутренности расплавились, а нижнее белье немного влажное.
— Продолжай читать. Я имею в виду, в голове, если… если ты хочешь, просто чтобы ускорить процесс.