Ночное солнце
Шрифт:
Балагуря и ворча, Логинов собирал с брезента свой улов и тащил его Коле. Достав нож, Коля ожидал его с блестящими от предвкушения трапезы глазами.
— Ну вот, — лениво вставая, оправдывался Илья Сергеевич, — только я как раз дал себе зарок рыбацкому мастерству выучиться, а ты во мне всякую инициативу убиваешь.
— Ага, — обрадовался Логинов, — проняло все-таки? Понял, что такое рыбалка? Устыдился!
— Понял, понял. Понял, что беречь ее надо, твою рыбу…
— А мы и бережем, — подал голос Коля, энергично орудовавший ножом, — мы абы как уху не изготовляем. Лучшие куски варим, а головы, хвосты, товарищ полковник, кто ж их в котел кладет, это только, извините, кто ни хрена не петрит в ушном деле… Хотя есть и обратная теория, — добавил он нехотя.
— Нет, ты слышал, Илья
Илья Сергеевич не стал слушать азартного гастрономического спора, он прошел к берегу, последил за какой-то рыбной мелкотой, безостановочно, в самых неожиданных направлениях скользившей у поверхности воды, сорвал желтый прибрежный цветок, ощутил его горьковатый аромат.
Что это у него последнее время все мысли невеселые, непонятная подспудная тревога на сердце. На службе он ничего не замечает, не успевает. А стоит расслабиться, остаться один на один с собой, с улицей, с лесом, дома, когда никого нет… Предчувствие? Но чего? В перспективе одни вроде бы радости. Так с чего? Стыдно. Современный человек, образованный, и вдруг какие-то предрассудки — предчувствия, видите ли!
Вдалеке четко и требовательно закуковала кукушка.
— Ага! Вот! Загадаю, сколько мне лет осталось жить. Раз, два, три, четыре… — Он долго считал, наконец махнул рукой. — Если верить ей, еще полсотни, как минимум. — Он улыбнулся и пошел к костру.
Чтобы тоже как-то участвовать в приготовлении обеда, он вытащил из воды холодные пивные бутылки, откупорил их, расставил пластмассовые стаканчики.
Наконец священнодействие началось. Коля оказался первоклассным поваром.
— В прежнее время, Коля, — благодушно рассуждал Логинов, — я имею в виду крепостное право, за тебя любой помещик тысячу бы отвалил, не пожалел. А может, и предводитель дворянства. С таким поваром к нему б со всей губернии на званые обеды съезжались. Поверь мне.
— Тыщу, — хитро усмехнулся Коля. — Чего на нее купишь, на тыщу? Телевизор цветной на пару с холодильником — и то не получается. Что ж я, по-вашему, товарищ полковник, меньше телевизора стою…
— Так не во мне дело, — притворяясь серьезным, возражал Логинов, — а в предводителе дворянства. Для него повар поважнее «Рубина-114». Это и гусю ясно. На телевизор помещики не съедутся, у них свои есть. А вот повар!..
Обед принес им превеликое удовольствие. Особенно радовался Коля. Его тугие щеки раскраснелись еще больше и лоснились, словно их натерли жиром. Он кряхтел и с сожалением поглядывал на опустевшие котелки.
После обеда Илья Сергеевич и Логинов уселись на бережку. Они неторопливо беседовали, следя за течением реки, за солнечными зайчиками, вспыхивающими на воде. Слабый ветерок доносил до них лесные запахи, аромат трав. Где-то далеко-далеко тарахтел трактор, гуднула электричка, залаяла собака.
— Хорошо жить на свете, — сказал Логинов, — что может быть лучше, чем жить?
— Да уж ничего, — усмехнулся Илья Сергеевич и, подмигнув, добавил: — Это и гусю ясно.
Логинов добродушно рассмеялся.
— Знаешь, Илья Сергеевич, — он заговорил серьезно, — жить хорошо, но ведь причин тому много. И самых разных. Думаю, одна из главных — радость, какую дает работа…
— Это элементарно, — заметил Илья Сергеевич.
— Да нет, дорогой, не так уж элементарно. Много людей живут и никакой радости от своей работы не получают. Никакой. От заработка, от положения, еще от чего-то, с работой связанного, — да. А от самой работы нет. — Он помолчал. — А я вот получаю. Да еще какую. Огромаднейшую. Ты-то понимаешь меня. По-моему, ничего нет интереснее работы с людьми. Ведь подумай, приходят к нам молодые ребята, разные. Не бывает же одинаковых! И ты знакомишься с ними, узнаешь, открываешь каждого. Понимаешь, целый мир открываешь? Вот сколько за эти годы прошло их — и добрых, и не очень, и ершистых, и дисциплинированных, и умных, да и дураки тоже попадались. Один все понимает, другой — ничего, третий думает, что понимает. И сколько талантливых, увлеченных. Знаешь, Илья Сергеевич, с разными недостатками попадались. Только равнодушных не встречал.
Они опять помолчали.
— Разные приходят, — продолжал прерванную мысль Логинов, — и уходят разными, но, когда видишь, что им армия дала, какими стали, сердце радуется. Армия, товарищи их. Да и я, чего тут скромничать, и я тоже. Такая задача у нас, у политработников: граждан создавать. Ну, не создавать, конечно, совершенствовать, что ли. Их у нас с малолетства создают — и в детсаде, и в школе…
— И в семье, между прочим, — заметил Илья Сергеевич.
— И в семье тоже, — согласился Логинов. — Только не во всякой. Есть, брат, такие, что, наоборот, все гражданское в своих отпрысках как раз и уничтожают. Я тебе скажу — бывали у нас ребята, поверишь, они для себя только в армии жизнь открывали. А до того им папа с мамой такие шоры надевали, ого-го! Вот я тебе случай расскажу, почти по Джеку Лондону, помнишь, там голодал один на Севере, а когда, совсем обессилевшего, подобрали его, то оказалось, что все сухари у него в матраце спрятаны. Так вот, докладывают мне, солдатик новенький, как на кухне дежурит, так норовит стащить чего-нибудь — буханку, банку консервов, чая пачку и то тащит. Потом хуже — мыло унес. И что интересно — и свои харчи, портянки там, белье тоже куда-то уносит. Сначала думал, продает. Нет. Решил, может, клептоман, есть такая болезнь. Опять же нет. Словом, когда начал разбираться, ей-богу, ушам не поверил. Он из небольшого поселка, отец и мать всю жизнь только на себя работали. У них там чуть не имение: дом за трехметровой оградой, сад фруктовый, огород, почти ферма, цветы разводят. Трудятся с утра до ночи! Все в город, на рынок, на вокзал, туда-сюда продают, денег неописуемо много. Но никаких трат. Никуда не ездят. Машин, хрусталей там всяких, мебели полированной, всего этого нет. В пять лет один костюм покупают. Все в кубышку. И зарывают. У них в огороде этих кубышек больше, чем картофеля посажено. Все это он мне потом уже рассказал, тот солдатик. В том воспитан, и отец указание дал. Урывай, мол, что можешь, все бери. «Ну ладно, — спрашиваю, — это чужое, с кухни, скажем. Но ты ведь и свое тянешь. А?» И чего, ты думаешь, он мне отвечает? «Какое же это свое, товарищ полковник! Это ж не я добыл. Это мне армия дает, я ведь не плачу ничего». Понял? Армия, Советское государство ему форму дало, мыло, между прочим, бельишко, кормит. И вроде, кроме службы, с него ничего не требует. А служба, по его разумению, не работа — это не цветы разводить и не яблоками на рынке торговать. Значит, надо пользоваться, пока в армии, утаскивать, что можно, и домой отправлять.
— Вор, — заметил Илья Сергеевич.
— Да нет, не вор. С вором все ясно. А здесь целая психология, думаешь, он один такой? Просто он уж больно обнаженный представитель, так сказать. — Логинов помолчал. — Долго нам пришлось с ним возиться. Его хотели наказать. «Нет, — говорю, — если такого не перевоспитать, грош нам цена». И вот два года перевоспитывали, долго рассказывать. Скажу только, когда уезжал, он сказал мне на прощание: «Спасибо за все, товарищ полковник. Я, как домой вернусь, знаете, что сделаю? Ночью все отцовские кубышки повырываю и в костер. Это точно!» Я даже испугался. «Не дури», — говорю. Уж не знаю, что он там дома сделал — долго писем не было. А недавно написал: работает на заводе, ударник, жениться собирается, опять благодарит. Но письмо не из его города. И о родителях ни слова. Вот, Илья Сергеевич, — сказал Логинов, вставая, — вот такие письма, такая работа и есть радость жизни. Собирайся, брат, пора.
Обратно они ехали не спеша — Колю разморил обед.
Лес вдоль дороги стоял черной стеной, четко выделяясь на рубиновом фоне окрашенного закатным солнцем неба. Коля снял окна, и в машину вместе с запахом дорожной песчаной пыли доносились и запахи леса, особенно густые к вечеру. То и дело задувал холодный ветерок.
Никто не разговаривал. То ли утомились, то ли думал каждый о своем…
Глава XIII
Да, как ни труден оказался для Петра последний школьный год, он не шел ни в какое сравнение с тем, что ожидало его впереди. И о чем он, к счастью, не догадывался.