Ночной дозор
Шрифт:
— Вот и я говорю, что сразу не привыкнуть, — задумчиво сказала старуха. — Гвоздики у вас замечательные! Раньше я могла сколько угодно гвоздиков с арматурного цеха вынести, а нынче…
Надвигаясь на Нину, жадно протягивая мозолистые коричневые лапы к сверкавшим гвоздикам, старуха с глумливым смешком произнесла: «Давайте-ка, касатики, раз уж пришли, пейте свое и отваливайте. По первости я, так и быть, дам вам водицы вдоволь напиться, а уж назавтра приходите со своими…
— С кем это нам приходить? — надвинувшись на Потылиху, угрожающе зашипел Вениамин.
— А
— Она тоже… это…пьет? — растерянно спросила Нина.
— Ась? Пьет, конечно, все нонче пьют! Все ведь, главное, природное, само по себе родится, само растет, а гемоглобин повышает — так отчего бы не выпить, правда? — жизнерадостно сказала Потылиха, доставая из-за ширмы граненый стакан, наполненный густой, темной жидкостью, кровавым рубином переливавшуюся сквозь когтистую лапу старухи…
Вениамин стоял, опустив голову. Впервые до него начало доходить, что откровенное зло может быть и таким — простодушным. «Само растет, гемоглобин повышает…» Поглядев на Нину, смущенно отвернувшуюся от предложенного старухой напитка, он понял, что и она не сможет вонзить в эту старуху заточенный штырь лишь за то, что та не смогла на свою пенсию жрать по-человечески. Чтобы затоптать в себе ростки неизвестно откуда пробивавшейся жалости, он махнул Нине рукой и, перешагнув через поваленную дверь, вышел от растерянной старухи на ночную улицу.
Вокруг них буйно кипела ночная жизнь. Кто-то радостно ржал возле палатки Шакирыча, перекликались на огородах соседки, деловито сновали вокруг старики. Почему они раньше не замечали всего этого? Почему? Так правильно! Они же днем работали! В полседьмого надо было к автобусу поспеть, потом с работы притащишься — пожрать надо приготовить, огурцы полить, морковку прополоть… Мало ли делов-то? А как свалишься с копыт долой, тут уж не до ночных дозоров, если честно. Зимой они еще иногда в городе после работы встречались, по магазинам вместе гуляли, музыку там слушали и чебуреки покупали. Да тоже некогда им было что-то такое за соседями зимой-то примечать… Вот так, из-за всеобщего равнодушия и неосмотрительности нарушился нормальный уклад жизни. Все полетело вверх тормашками. И им осталось лишь мысленно вычеркивать знакомых не один год, почти родных людей — из списков живых…
От тревожных мыслей отвлек их странный звук — прямо с неба на них планировал Еремей Фомич Подтелятников, бывший электромонтер закрытого теперь клуба ветеранов «Сталелитейщик». Удачно приземлившись на две точки, он, лучезарно улыбаясь необыкновенно белыми, острыми, как бритва зубами, сказал: «Здравствуйте, молодежь? Гуляете? Это можно! Напужалися? Гы-гы… Я — призрак, летящий на крыльях ночи! Но мне, по правде сказать, не до вас нынче… Никому не говорите, что меня здесь видели! Хау дуюду!»
Подтелятников резво завернулся в темный плащ и скрылся за углом, оттаскивая за собой холщовый сумарь, в котором явственно угадывалось нечто большое и круглое, размерами приблизительно с… голову. Да, среднюю такую голову 56-го размера… Вениамин с Нинкой еще не успели прийти в себя, как мимо них резво пробежал Валерий Иванович Сидоренко, персональный пенсионер области, живший через улицу напротив Нинки. Сидоренко пропылил до угла, где уже успел скрыться Подтелятников, но вдруг повернулся к Нине и Вениамину, пристально посмотрел на них и вдруг направился к ним. Он шел медленно, в полной уверенности, что им некуда от него деться на ночной, пустынной улице. Глаза его светились нехорошим, торжествующим блеском.
— Немедленно признавайтесь, куда этот упырь делся! — заорал Сидоренко дозорным, не доходя до них шага три-четыре. — Вы даже не представляете, что я с вами сделаю, если только вздумаете этого кровососа покрывать! Он не понимает, что все жить хотят? Он не понимает, что подставляет так всю нашу улицу? Ведь они придут днем, когда все дрыхнут и изведут нас всех подчистую! Скотина! Сейчас надо самому на четыре метра взлетать, а я уже староват из себя летучую мышку корчить!..
— А кто днем-то придет, кто? — выдавила из себя Нина. Вениамин молчал, стараясь прикрыть подругу грудью, сжимая в правой руке пластмассовый обруч ножовки.
— Вампиры придут! Настоящие вампиры из ОАО «Энергосервис»! Такой сервис устроят на жопу с винтом нашего Подтелятникова! Он присосаться к ним без отступного решил, а они нам всем вставят осиновый кол с заднего прохода, потом и кефир не пососешь… Слышь, Венька, дай-ка мне ножовку до утра? Зачем она тебе тут ночью-то? Кого ты тут пилить-то собрался, гаденыш?
— Отойди от нас, Сидоренко, — процедил Вениамин, — с миром отойди! Иначе мы тебе самому сейчас осиновый кол вставим!
— Ну, понятно… — протянул Сидоренко. — Понятно излагаешь, Вениамин! Тоже, значит, решил одну ночку красиво пожить, отсосать по полной программе, а потом — хоть трава не расти! А расплачиваться ведь всей улице придется! Когда ты сосать будешь, — думай, что сосешь и у соседей, с которыми давно кровно повязан, пащенок!
Сидоренко повернулся и пошагал к своему дому, а в голове Нины гулким набатом звучали его слова: «Кровно повязан!»
— Тут, Нин, видно, одним ночным дозором не отбрешешься, — почти спокойно, но с внутренним напряжением произнес Вениамин. — Тут придется и дневной дозор устраивать и с сумеречным дозором выходить… Запустили мы всю эту петрушку с укропом, заросло все дурной травой…
«Заросло! Все заросло!» — кровью билась в нинкины виски назойливая мысль. Поэтому все последующие события она различала сквозь звездопад, сыпавшийся им с Вениамином головы 58-го размера с темного июльского небосклона, каких-то летучих мышек, корчившихся перед нею ушастой физиономией Сидоренко, ну и, конечно, сквозь кровавую пену в глазах. Это уж само собой, как говорится.