Ночной мотоциклист (сборник)
Шрифт:
Катер стукнулся кранцами о борт, и на палубу теплохода вскочил человек в темном кителе с тремя нашивками.
Механик продолжал машинально тереть ветошью руки, не сводя глаз с чужака, который поднялся в рубку, к Кэпу.
— Это все из–за тебя, — сказал Леша Крученых, толкая Боцмана в бок.
— Почему из–за меня? — испуганно спросил тот. — Я ни в чем не виноват, честное слово.
— Не виноват! Варениками с вишнями кормил? Кормил. А косточки из вишен не вынул. Теперь всех на рентген.
Боцмана ничего не стоило разыграть, он все принимал за чистую монету. Но шутка Леши погасла, как спичка, брошенная
— Поворачиваем оглобли, — сказал он. Механик сжал кусок ветоши.
— А в чем дело? — спросил Ленчик.
— На дезинфекцию. Всем по прибытии — в санпропускник. Выход переносится на утро.
Ложко, размахнувшись, выбросил ветошь за борт. На его лице промелькнула довольная усмешка. «Посмотрим на тебя через часок–другой», — подумал я.
С этой секунды я не оставлял механика. Вместе, рука об руку, мы сели в автобус, доехали до санпропускника, сдали вещи суровому служителю, который отправил их в накаленное железное чрево. Прошлепав по кафельному полу, мы мылились одним куском карболового мыла, а механик рассказывал о своих родственниках с берегов Волги.
Казалось, его забавляет это нечаянное приключение.
Шиковец был немногословен. Видимо, все, что он хотел произнести в мой адрес, было уже высказано мысленно.
— Знаешь, во сколько нам обошлась эта процедура? — спросил он, насупившись. — Примерно в три с половиной тысячи рублей. Об остальном не говорю.
— Ничего не нашли?
— Ничего! Но искали так, что и зубочистка не завалялась бы. Ладно, иди.
Он вел себя мужественно. Не пытался переложить тяжелый груз ошибки. Взял на себя все, что положено по должности и чину.
Я стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто–то взял за шиворот и возит физиономией по наждачной бумаге.
Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.
Шиковцу, наверно, было не легче. Он хорошо представлял, какой будет реакция в управлении на этот афронт и сколько шишек свалится на его голову. Ведь осмотр потребовал всяческих начальственных санкций, и уж мальчики из «отдела борьбы с хищением», зубастые, насмешливые юнцы, не упустят возможности как–нибудь расспросить Шиковца о творчестве Иоганна Себастьяна Баха.
Последнее, конечно, мелочи, но все–таки…
— Разрешите идти? — спросил я и, повернувшись, щелкнул каблуками.
Начальник молчал…
Вечером мы с Боцманом сидели в закусочной «Стадион». Стасик был прекрасным собеседником: он слушал не перебивая и аплодировал белесыми ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи на оттопыренные уши Стасика.
— Ты славный парень, Боцман, — говорил я. — Ты меня поймешь. Я расскажу тебе о сказочной стране Офир. Это было в те времена, когда мореплаватели были похожи на пиратов, а пираты ничем не отличались от мореплавателей; их именами называли проливы и банки. Некто Альваро Менданья, капитан и вожак, шастал по морям в поисках легендарной, сказочно богатой страны Офир, откуда царь Соломон черпал золото для своего храма… Менданья был неудачником, но свои неудачи он компенсировал упрямством. Он искал, искал, искал и своей верой заражал других…
Потом
Чувство беспокойства вновь охватило меня.
Я подумал о Юрском, который, возможно, был погребен в одном на закоулков подземного лабиринта. Об обманутой Машутке. О Боцмане, которого бил механик. Они были главными лицами во всей этой истории. Они требовали, диктовали, спрашивали. А чиновное самолюбие лейтенанта Чернова или капитана Шиковца здесь ни при чем. Их обиды не имеют значения. Их жалобы бессмысленны.
Будем рассматривать поход в «Стадион» как краткую передышку. Минутный отпуск для нервов.
— Ты боишься механика? — спросил я у Боцмана.
Реакция его была непосредственная, как у ребенка.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю. За что все–таки он ударил тебя?
Фонари, установленные у форта, бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.
— Ты видел, да?
— Видел или не видел… Знаю!
Он все же колебался.
— Механик сказал: если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали. А я боюсь.
— Чепуха!
— Он грамотный, а у меня четыре класса. И потом механик!
— Просто запугивает. Команда будет за тебя.
— Он хороший человек, механик. Просто нервный.
— За что все–таки?
— Позавчера он на яхте плавал с Машуткой и вернулся мокрый. Он мне свой китель отдал и велел высушить…
Это уже было нечто новое. Оказывается, пока я летал в Ленинград, на «Онеге» произошла еще одна ссора. Рассказ Карен получил неожиданное дополнение.
— Я стал сушить на распялке, смотрю — в кармане матросская книжка. Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю: ты книжку где держал, когда тонул? Он опять рассердился и… В общем он очень вспыльчивый. Я пригрозился, что расскажу ребятам. Он говорит: тебе, дураку, веры не будет, а я доложу, как ты западный образ… это… пропагандируешь.
— То есть как это «западный образ»?
— А я жевательную резинку покупаю пачками, — сказал Боцман, потупившись. — Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.
Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и Стасик. По–моему, после такой «исповеди» ему стало легче.
…Да, он прост и бесхитростен, наш Боцман. И не случайно механик дважды допускает оплошность в его присутствии. Осмотрительный, расчетливый Ложко не принимает всерьез этого парня, надеется, что любую ошибку можно легко исправить кулаком и угрозой… А между тем Боцман отличается завидной наблюдательностью и сметкой.
— Ты хорошо сделал, что рассказал обо всем, Стасик. Больше Ложко не будет тебя обижать.
— Да я не жалуюсь. Это у него от нервов.
— Разумеется.
Форт лежал перед нами холодной глыбой.
— Пойдем, Стасик.
В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик завернул его в непромокаемую оболочку, то Боцман и нашел бы его в таком виде. Значит, Ложко заранее предусмотрел, что яхта перевернется… Причем перевернется у самых буйков, где должна проходить «Онега».