Ночной позор
Шрифт:
Какие еще вопли? Это я пел, чтобы согреться.
Бэлдэ-бэлдэ, ахмубэй…
Я отсоединился от парашюта и осторожно слез с крыши. Утка, лихач хренов, просто сиганул вниз.
— Что произошло?
— Что… Через плечто. Нет больше Михалыча, убили его проклятые. Мир праху… И как они нас выследили, ума не приложу,— Утка набрал в ладони чистого снега и принялся им умываться.
— Может, в автобусе «жучок» был спрятан?
— Да какой жучок… — отмахнулся Утка.— Кино насмотрелись. Будут тебе бандиты еще с жучками возиться. Им проще менту на трассе денег дать, чтобы он за автомобилями следил. Вот тебе
— И что теперь?
— А что теперь? Теперь — как раньше. Действуем по плану.
По плану? По какому еще плану? Почему я об этом узнаю в последнюю очередь?
— Автомобиль у нас есть. Вон, сколько, хоть «Мерседес», хоть Баварского Моторостроительного. Даже и поцарапаны не сильно. Даже хорошо, что они сами сюда приперлись. Не придется их теперь по одиночке отлавливать…
— Зачем отлавливать? — ужаснулся я.
— За Михалыча,— серьезно ответил Утка.— Хороший был мужик.
С душой сказано, не то слово, но я все же против такой жестокости.
Временами мне кажется, что как-то слишком у нас увлекаются этими высшими целями. Не помню случая, чтобы цель когда-то действительно оправдала средства. Хотя… Все бывает.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мы приближаемся, что ли, к цели
Я с удовольствием развалился в кресле, поковырял ногтем покрытие на приборной панели, проверяя, качественный ли материал? Не всучили ли хитрые немцы какой халтуры?
Утка, небрежно бросивший свои грязные ботинки на заднее сиденье, вел машину.
Только ее нам пришлось бросить в том самом городке, где мы встали с электрички. Утка сказал, что опасно, автомобиль приметный и наверняка краденый, и уж точно его уже в розыск подали. Так что лучше и дальше двигаться электроном, хлопот меньше.
Мы купили по бутерброду и дождались поезда.
Я на каждой остановке пригибался, чтобы меня не видно было в окно, и подозрительно осматривал всех входящих, ожидая каждый раз появления убийц с горящими глазами.
Путешествие, однако, прошло спокойно, мы даже сумели наесться сомнительной воблой и кукурузными палочками. Мне открылся удивительный мир, о существовании которого даже не догадываются обычные люди, коротающие жизнь в дымных мегаполисах. Лишь дачники да бодрые туристы с обкусанными гнусом голенями и носами, облезающими От постоянного пребывания на солнце, лишь они из всего городского населения знают, что электрический поезд ближнего сообщения скрывает под своими бронированными боками кипение страстей, какое не всегда встретишь даже в современных российских сериалах про любовь.
Какая там ундина! Еще Лермонтов показал, какая бездна отделяет романтические представления о морской девке от реального ее душевного облика.
Толстые цыганки в цветастых платках, словно соскочившие с картин этого, как его… Ну, был же!.. Не Репин, а…
Цыганки толкают перед собой огромные тележки, заставленные грязными картонными коробками со следами от скотча. В коробках этих скрыты залежи мелкого товару, от пальчиковых батареек, презервативов и консервных ножей до столовых приправ, рыболовных крючков и специальных шурупчиков, которыми крепятся противомоскитные сетки.
Плевать, что все это более чем сомнительного китайского производства. Пассажир сам тянется за кошельком, поддаваясь очаровательному великолепию ширпотреба. Даже я, не удержавшись, отоварился полиэтиленовым кульком с эмблемой Министерства внутренних дел. Как уверяла торговка, кулек этот обладает десятикратным запасом прочности и иммунитетом против грабителей — ну какой карманник рискнет сунуть в него загребущую лапу?
У железной дороги, как воробьи, перебиваясь выпадающими из окон крошками, обретается масса самого разного народу.
Помимо цыганок есть еще подозрительной внешности великовозрастные юноши в неопрятной одежде, с неизменной бутылкой светлого пива, трехдневной щетиной и толстой серебряной цепью на шее. Цепь в нескольких местах протерлась и сверкает теперь каким-то неопределенным металлом, что, впрочем, нисколько не смущает обладателя. Юноши эти постоянно торчат в тамбуре, где курят в обход установленных железной дорогой правил. Создается впечатление, что весь смысл их существования состоит в том, чтобы кататься без какой-то осмысленной цели туда-сюда, приставать к беззащитно выглядящим пассажирам и прятаться от милиции.
В проходе между сиденьями снуют старушки, торгующие преимущественно пивом, газетами, рыбой и пирожками, и старички, с более солидным, мужским товаром: точильными камнями, зажигалками, рыболовной снастью и крошечными компасами.
Поезд медленно полз среди невысоких холмов, проезжал мимо деревень, угрюмых коров и обломков былой колхозной мощи нашей великой державы.
Удивительно, что все это еще не растащили на металлолом. Тут же немалые деньги можно поднять… Кстати, мысль. Останусь жив, арендую грузовик, загружу железяками, один вон трактор за сколько можно сплавить… Главное в решении жизненных вопросов — практический подход.
Пиво в поезде можно пить совершенно открыто, водку — если прятать бутылку под сиденье. Милиция смотрела на все сквозь пальцы, лишь бы был порядок.
Скоро и я, утомленный злоключениями, придремал на жесткой лавке. Кому могла прийти в голову мысль оснастить электрички деревянными скамейками, к тому же, скользкими? Вообще, как мне кажется, проектировщик этих вагонов сделал все, чтобы они оказались как можно более неудобными для человека. Кто трясся пять часов на еле трюхающем электроне, тот поймет меня. Да еще солнце, блин, сквозь окна запыленные прямо в глаз светит. Я уже и так, и так пересаживался, но дорога, согласно известному всем закону мироздания, осуществляла очередной поворот, и солнце вновь оказывалось как раз напротив моего окна.
— Хочешь, я тебя вырублю? — предложил Утка, которому мои ерзанья мешали придаваться бессовестнейшему расслабону. И это когда товарищ рядом задремать не может! — Сперва ничего даже и не почувствуешь, а когда проснешься, голова малость поболит, может, тошнить будет, но немного…
Я от такой услуги, понятно, отказался.
Мы проехали упоительно заброшенную Лососиху, историческое Ханженково, забавную станцию Карандашную, призрачную Миклухо-Маклаевку, похмельную Сардинку, памятное мне Едальцево, страшный Сто Первый Километр, за которым, по слухам, кончается мир, чудесные Такие Края, целебный Горячий Ключ и известную производством консервированного зеленого горошка Сатанеевку, пока не добрались наконец до укрывшейся в заповедных сосновых лесах, воспетых Чеховым, станции Фенольной.