Шрифт:
Пролог
В очередной раз возвращаясь из-за границы, я вновь убедился, насколько сильно поезда Российской империи отличаются от европейских. Но не по части комфорта или чистоты, а по духу. Во всяком российском поезде обязательно заводилась уютная, домашняя обстановка, душою которой были бесконечные разговоры под чаёк. Помнится, у вагонной топки непременно кипит круглые сутки самовар. Люди кажутся проще, обыденнее, чем те, которые сопровождали меня в Европу, но не менее интересные по части рассказов о жизни.
Так было и в этот раз. Зайдя в купе, я с трудом удержался, чтобы не поморщиться – от сидящего у окна попутчика, весьма крупной комплекции, немилосердно воняло рыбой. Не иначе – рыботорговец, – подумал я, вежливо здороваясь. Впоследствии оказалось, что я угадал. Вошедшим вслед за мной, третьим пассажиром нашего купе оказался священник – плотный, невысокий батюшка.
Рыботорговец на меня посмотрел настороженно, видимо, не разобрав мой род занятий, а как увидел священника, сразу заулыбался.
– Как вас звать-величать, батюшка? Вы из Нижнего родом?
– Отец Елизарий к вашим услугам. Да, из Нижнего. Служу в Преображенском храме на Канавинском кладбище. А вы кто будете по профессии? – обратился он ко мне, пристально вглядываясь в моё лицо,– не артист ли?
– Нет, батюшка, я философ, еду лекции читать в Народный университет Нижнего Новгорода. Как говорится, ученье – свет…
– Вот, вот, – заворчал рыботорговец, отворачиваясь к окну, за которым уже медленно плыл перрон, – моего балбеса так просветили, что теперь не знаю, как и работать заставить.
– А чего же он не хочет работать? Не желает продолжать ваше дело? – участливо спросил священник.
– Да какое там… продолжать моё дело, – тяжело вздохнул купец, – как приехал домой на каникулы, так и заладил: "Ваши корабли сожжены, папаша". В каком это смысле, спрашиваю я. Уж не собираешься ли ты их поджечь? Папаша, вы отсталый человек, неправильный. Вы думаете только о материальном, о своей выгоде, а люди должны о других думать, на общее счастье работать.
Рыботорговец обращался только к священнику, видимо, не принимая меня за серьёзного человека, но я не выдержал и влез в разговор:
– А что же вы ему ответили?
Сердито на меня глянув, будто это я сбил с толку его сына, он продолжил:
– Говорю, так иди и работай на общее счастье, зачем же мои корабли поджигать? Выучился, значит, за мой счёт, а теперь отцовские деньги вдруг стали неправильными. Неблагодарный…
Меня так и подмывало поспорить:
– Его можно понять, – снова встрял я, – от скучной жизни хоть вешайся. Хорошо, если деньги есть для путешествий, а иначе… прозябать в какой-нибудь дыре – хуже жизни не придумаешь.
Толстяк уже гневно открыл было рот, но тут вмешался священник:
– А вы, господин хороший, развлекаетесь что ли всё время? – пытливо спросил он. – Сколько же вам лет? Ведь уже не мальчик, чтобы так рассуждать.
– Мне уже тридцать пять, батюшка, но рассуждаю я так не по молодости или старости, а потому что это моё кредо, так сказать.
– То есть по-русски, – вера, значитца?
– Да, если хотите.
– Уточните всё ж, во что вы верите?
– Верю в то, что любые нестроения, даже революция, начинаются там, где люди не могут занять себя чем-то интересным. Не находят пищу для души. Оттого и хотят всё переменить. А так как ломать проще всего, то эта мысль первой приходит в голову.
– Хм, не поспоришь, – покачал головой батюшка. – Но чем же вы считаете, нужно душу-то наполнять?
Я пожал плечами.
– Не знаю, тут уж каждый для себя должен решить. Смысл жизни всякий человек свой находит.
– Но вы-то для себя уже нашли? Лекции читаете, следовательно, и определённый взгляд у вас есть. Не чужие же мысли только повторяете?
– Есть, вы правы, – снисходительно улыбнулся я, не ожидав, что в поезде придётся говорить о высоких материях. – Меня в своё время заинтересовала теория Ницше о новой радости для человека.
– Вот как? И в чём же заключается эта новая радость? Ну-ка, поведайте нам.
– В поклонении красоте. Помните, и Достоевский утверждал, что красота спасёт мир. Понятно, что искусство не всегда отражает подлинную жизнь, скорее, её почти всегда преукрашивает. Но Ницше утверждает, что без этой лжи искусства жизнь наша стала бы невыносимой. В этом я с ним абсолютно согласен. Искусство я люблю, потому что жизнь там показывается не эта, серенькая, повседневная, а более возвышенная что ли… Так что, по моему мнению, жить нужно интересно, чтобы страсти в душе кипели… Тогда будет что вспомнить на старости лет.
– Эх, ваша милость, сразу видно, что вы философ, – крякнул недовольно торговец, – проще нужно жить. Жениться, детей воспитывать, потом внуки пойдут. Вот и смысл… А то… кредо… Тьфу…
– Небось, из-за границы недавно вернулись? – вдруг спросил священник.
– Точно, а как вы догадались?
– У всех, кто приезжает из Европы, особенно довольный вид, словно вернулись из тридевятого царства, где нашли то не знаю что, – усмехнулся батюшка. Его серые глаза, в окружении морщинок, смотрели одновременно и по-доброму, и чуть лукаво.
– Да вы, отче, шутник. Впрочем, вы правы и не правы. Действительно, за границей я искал успокоения, а может, и счастья… Культура европейская завораживает: соборы, фрески старинные, древности – всё навевает мысли о вечности…
– Однако решили вернуться? Надоело?
– Понимаете, народец там другой. Русскому человеку хочется развернуться, ощутить страсть, что б душа встрепенулась. А там по чувству словно с гномами живёшь.
– Значит, счастье ищете? А страсти-то вам зачем тогда?