Ночной шторм
Шрифт:
Небо все еще было ясным, под ногами похрустывала сухая снежная корка. Остановившись перед дверью, Йоаким оглянулся. Во дворе было темно, но все равно Йоакиму показалось, что за углом кто-то прячется. Худая женщина со спутанными волосами и злым взглядом. «Держись от меня подальше, Этель», — пробормотал Йоаким, распахивая дверь.
Войдя внутрь, он напряг внимание, надеясь услышать мяуканье Распутина, — но в коровнике было тихо.
Йоаким не сразу пошел к лестнице. Сначала он обошел пустые стойла на первом этаже, где раньше зимой держали скот. На дальней стене кто-то прибил ржавую подкову. Йоаким пригляделся к предмету, который якобы приносит счастье.
Свет от лампы сюда не доходил, и Йоаким достал фонарик. Осветив потолок, Йоаким предположил, что именно над ним находится потайная комната. Потом он опустил фонарик ниже. Кто-то чисто подмел каменный пол. Не во всем сарае, а только вдоль стены. Там было чисто. Ни соломинки, ни паутины, ни остатков сухого навоза.
Это могла быть только Катрин.
На стене, как занавес, висели старые рыболовные сети, и стена словно выгибалась наружу. Посветив фонариком, Йоаким приподнял сеть и увидел, что часть деревянной стены разобрана и видна каменная кладка. Но внизу стены, у самого пола, было отверстие не больше полуметра высотой. Шириной же отверстие было около двух метров. Движимый любопытством, Йоаким встал на колени и заглянул внутрь, но увидел только землю. Тогда он опустился на четвереньки и пополз. Он полз, пока не уткнулся в известняковую стену. Она была ледяной на ощупь. Стряхнув паутину, Йоаким попробовал подняться и осмотреться. К своему удивлению, он обнаружил, что может встать. Поднявшись, он посветил вокруг себя фонариком и понял, что оказался в небольшом пространстве между внутренней и внешней стенами коровника и что в паре метров от него находится лестница, ведущая наверх.
Кто-то был здесь до него. Это видно было по следам в пыли. Катрин? Мирья говорила, что не слышала ни о какой тайной комнате. Конец лестницы исчезал в темноте. Йоаким посветил вверх и увидел в потолке четырехугольное отверстие, похожее на люк. Наверху было темно, но он без колебаний начал подниматься по лестнице.
Выбравшись через отверстие, он оказался на деревянном полу. Слева от него была некрашеная деревянная стена. Йоаким узнал доски и понял, что нашел потайную комнату за сеновалом. Выпрямившись, он посветил фонарем прямо перед собой. В бледном свете фонарика он увидел несколько рядов скамеек.
Церковные скамьи, понял Йоаким.
Он оказался в другом конце комнаты, больше всего напоминавшей часовню с высоким потолком, четырьмя скамьями и узким проходом сбоку.
Деревянные скамьи высохли и потрескались от времени. Сделаны они были из простого некрашеного дерева и напоминали своим видом средневековые изделия. Видимо, скамьи поставили сюда тогда же, когда построили коровник, потому что в комнате не было двери, через которую их можно было бы внести.
В часовне не было ни алтаря, ни кафедры, ни креста. Только на самом верху под остроугольной крышей виднелось небольшое закопченное окно, под которым на гвозде висела какая-то картинка. Подойдя ближе, Йоаким разглядел страницу, вырванную из семейной Библии с гравюрами Доре. На ней была изображена женщина, скорее всего Мария Магдалина, которая с печалью и недоумением смотрела на камень, когда-то прикрывавший вход в пещеру, откуда исчезло тело Христа. Теперь камень лежал на земле, и взгляду женщины представала пустая могила.
Йоаким долго смотрел на рисунок, потом обернулся и заметил, что на скамьях позади него что-то лежит. В слабом свете фонарика он увидел письма. Засохшие цветочные букеты. Пару детских туфелек.
На одной из скамей лежало что-то белое, и, нагнувшись, Йоаким увидел вставную челюсть. Памятные вещи.
Там были плетеные корзинки с записками. Присев на одну из скамей, Йоаким достал записку из корзинки и прочел в свете фонарика:
Карл, забытый всеми, но не мной и Господом Богом нашим.
В другой корзинке лежала пожелтевшая открытка с улыбающимся ангелочком. Перевернув ее, Йоаким прочитал на обороте написанные чернилами строки:
Мое сердце тоскует по моей любимой сестре Марии. Молю Бога ежедневно о том, чтобы мы снова встретились.
Йоаким бережно вернул записку на место.
Эта комната была специально построена и обставлена для умерших людей. Их собственная церковь.
На другой скамье лежала какая-то книга. Йоаким поднял ее и понял, что это тетрадь с плотно исписанными страницами. Почерк был слишком мелкий, чтобы разобрать в темноте слова, но на титульной странице можно было различить название — «Книга штормов».
Йоаким сунул тетрадь в карман.
Поднявшись, он в последний раз огляделся по сторонам и вдруг увидел дыру в стене позади скамей. Подойдя ближе, Йоаким узнал свою работу. Это он сам проломил стену, когда пытался попасть в потайную комнату две недели назад.
Тогда он сунул руку в отверстие и нащупал что-то мягкое. Теперь Йоаким понял, что это была свернутая синяя джинсовая куртка, которую он уже видел раньше.
Расправив куртку и прочитав надписи «Relax» и «Pink Floyd», Йоаким сразу понял, чья это куртка. Он видел ее сотню раз, когда выглядывал из окна Яблочной виллы на улицу.
Это была джинсовая куртка Этель, его покойной сестры.
Зима 1961 года
Это я обнаружила сеновал над коровником; я заманила туда Маркуса, и мы вместе там все исследовали. Это был мой первый и, наверно, самый лучший роман.
И, к сожалению, самый короткий.
Вечерами мы с Маркусом пробираемся на сеновал и в свете керосиновой лампы роемся в сундуках со старыми документами и разными вещами.
Это только на первый взгляд кажется, что на сеновале один мусор. Мы нашли там потрясающие вещи, способные много рассказать об истории хутора. Каждая семья смотрителя маяка оставила здесь следы своего пребывания. Все, что хранилось здесь, когда-то было частью их повседневной жизни, от которой теперь не осталось даже воспоминаний.
Через пару недель мы отнесли на сеновал все покрывала, какие только смогли найти в доме, и соорудили из них палатку. Добыв хлеба, вина и сигарет, мы прямо там устраивали пикники. Это было единственное наше развлечение на хуторе.
Я показала Маркусу стену с именами покойников, вырезанных на ней. Мы пальцами проводим по надписям и гадаем, какой смертью умерли эти несчастные.
Наши имена мы вырезали на полу, одно возле другого. После трех пикников на сеновале Маркус отважился поцеловать меня в губы. Большего я ему не позволила: меня все еще преследовали воспоминания о кошмарном докторе из столицы, — но одного поцелуя было достаточно, чтобы я ходила пьяная от счастья целую неделю.
Отныне я могу рисовать Маркуса открыто. И внезапно Олудден перестал казаться мне концом света, теперь мне кажется, что здесь только начало, начало нашей новой с Маркусом жизни и что отсюда мы сможем поехать, куда только захотим. Нам надо только пережить эту долгую суровую зиму.