Ночной шторм
Шрифт:
Никакого ответа.
Зима 1962 года
Мы сидели в чулане и смотрели друг на друга, я и рыбак Рагнар Давидсон.
Я так устала. Мне удалось спасти только несколько картин Торун, которые лежали рядом со мной на полу. Остальные Рагнар Давидсон выбросил в море, отдав на растерзание шторму.
Давидсон наполнил стакан.
— Точно не хочешь? — спросил он меня.
При виде моих презрительно поджатых губ он делает глоток, ставит стакан на стол и причмокивает. Видимо, в голове он прокручивает много вещей, которые он хотел бы со мной сделать, — но уже поздно. Живот его свело резкой болью. Я вижу, как он дергается, наклоняется вперед и прижимает руки к животу.
— Черт, — бормочет рыбак.
На лице его появляется гримаса страха. Он снова дергается, словно понимая, что произошло.
— Черт, — повторяет он. — Я думаю…
Рагнар замолкает, отводит взгляд, и тут все тело его сотрясает судорога.
Я сижу и молча смотрю на него. Мне нет нужды спрашивать, как он себя чувствует, — потому что я уже знаю ответ: яд начал действовать.
— В бутылке был не самогон, Рагнар, — говорю я наконец.
Рагнару больно. Он делает шаг назад, натыкается на стену и сползает на пол, стискивая зубы.
— Я налила туда кое-что другое, — прибавляю я.
Давидсон поднимается на ноги и идет к двери мимо меня. Внезапно ко мне возвращаются силы.
— Убирайся! — кричу я ему вслед. Хватаю пустую канистру и бью его по спине. — Прочь!
Рагнар идет к выходу. Я бегу за рыбаком. Вижу, как он идет к забору, открывает калитку и идет вниз к морю.
Южная башня мигает кроваво-красным глазом, северная погасла.
В темноте я вижу у дамбы моторную лодку Рагнара. Я могу его остановить, но я просто стою и смотрю, как он пытается отвязать веревку, замирает, нагибается. Его рвет прямо в воду.
Рагнар выпускает веревку из рук, волны подхватывают лодку и уносят прочь от дамбы. Он не пытается спасти лодку, ему слишком плохо. Бросив на нее прощальный взгляд, он поворачивает назад.
— Рагнар! — кричу я.
Если он попросит меня о помощи, я помогу ему, но он меня не слышит. Не останавливаясь, рыбак ступает на берег и идет на север в сторону дома. Еще через пару минут он скрывается в темноте.
Я возвращаюсь в дом для прислуги к Торун. Она как обычно сидит на стуле у окна.
— Мама, привет! — говорю я.
Не поворачивая головы, она спрашивает:
— Где Рагнар Давидсон?
Я со вздохом отвечаю:
— Ушел. Он был здесь… Но уже ушел.
— Он выбросил картины?
Затаив дыхание, я смотрю на Торун.
— Картины? — переспрашиваю я со слезами на глазах. — Откуда ты знаешь?
— Рагнар сказал, что выбросит их.
— Нет, мама, — отвечаю я. — Они в чулане. Принести?..
— Лучше бы он их выбросил.
— Что? Что ты говоришь?
— Я попросила Рагнара бросить их в море.
Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что она сказала, — и у меня внутри что-то лопается и по телу разливается едкая жидкость. Я бросаюсь к Торун.
— Ну и сиди здесь, чертова старуха! — кричу я. — Сиди здесь до самой смерти! Чертова слепая…
Я отвешиваю ей пощечину за пощечиной, и Торун покорно принимает удары. Она все равно не может защититься, потому что ничего не видит.
Я бью и бью мать по лицу. Шесть, семь, восемь, десять… На двенадцатой пощечине моя рука останавливается. В тишине слышно только мое прерывистое дыхание и свист ветра за окном.
— Почему ты оставила меня с ним? — спрашиваю я. — Ты же слышала, как от него воняет? Видела, как там было грязно? Ты не должна была оставлять меня одну с ним, мама!..
И, помолчав, добавляю:
— Но ты была слепа уже тогда.
После этого я больше не могла оставаться на Олуддене, Я уехала с хутора и больше не вернулась. С Торун я перестала общаться. Я устроила так, чтобы ее забрали в дом престарелых, но мы никогда больше не виделись. На следующий день пришли новости о том, что паром между Эландом и материком потерпел крушение. Несколько пассажиров утонули в ледяной воде. Среди них был Маркус Ландквист. Еще одной жертвой шторма был рыбак Рагнар Давидсон, которого нашли на берегу мертвым. Я не чувствовала вины за его смерть. Я вообще ничего не чувствовала.
Мне кажется, в доме для прислуги никто больше не жил после нас с Торун. И мне кажется, даже в жилом доме никто не жил больше двух месяцев летом. Стены его насквозь пропитались горем, отпугивая новых жильцов.
Шестью неделями позже, уже переехав в Стокгольм, чтобы поступать в школу живописи, я обнаружила, что беременна.
Катрин Лунный свет Рамбе родилась через восемь месяцев. Она была первым из моих детей, и у нее были глаза отца.
36
— Эй! — крикнул Хенрик человеку на снегу. — Вы в порядке?
Идиотский вопрос. Человек лежал в снегу неподвижно с залитым кровью лицом. Хенрик моргнул. Все случилось слишком быстро. Он думал, что это братья Серелиус, и, когда один из них открыл дверь, опустил занесенный топор. Но не лезвием, а обухом вниз, это он точно помнил.
Внезапно в свете уличного фонаря он увидел, что в снегу перед ним лежит женщина.
В паре метров от нее стоял мужчина; он тут же рванулся вперед и упал на колени в снег рядом с женщиной.
— Тильда! — закричал мужчина. — Тильда, очнись!
Женщина попыталась приподнять голову. Хенрик вышел на крыльцо и прищурился, стараясь рассмотреть женщину в темной униформе. Полиция. Женщина упала прямо в сугроб, и из ее носа и рта кровь тонкой струйкой стекала в снег. Хенрику на мгновение показалось, что все вокруг замерло.
Только снег продолжал падать крупными хлопьями.
Боль в животе Хенрика вернулась и теперь пульсировала с новой силой.
— Эй! — произнес он. — Как вы?