Ночной визит
Шрифт:
Лесорубы виновато поглядывали на капитана исподлобья.
– Как это произошло? – вспылил Кротов.
– Закурить позволили, – сказал бригадир. – А он – того… Отравился, видать…
– В папиросе-то яд был, – глуховато добавил Зотов.
– Заводите телегу во двор, – сказал Кротов, овладев собой.
Шагая рядом с лесорубами за телегой, он молча обдумывал, что же надо теперь предпринять.
– Нескладно получилось, товарищ Кротов, – сказал бригадир. – Сами понимаем…
– Теперь уж ничего не поделаешь, – ответил капитан. – Надо постараться, чтобы он хоть мертвый оказался нам полезен.
Кротов уже не сомневался, что человек, пойманный в лесу, – вражеский лазутчик. Отравление – излюбленный способ трусов избавиться от ответственности. Значит, надо очень тщательно осмотреть вещи незнакомца и спешно вызвать колхозника Зайцева из Горячего Ключа. Может быть, он опознает в покойнике одного из тех трех парней, которых видел в лесу.
Приехал полковник Телегин. Нахмурив брови, выслушал Кротова, доложившего ему о происшедшем. Мельком взглянул на труп, лежавший на полу посреди комнаты. Окаменелое синеющее лицо. Около открытого рта, уныло жужжа, кружатся мухи.
С помощью лесорубов Кротов успел уже обыскать покойника, и на столе лежали бумаги, документы, несколько печатей и штампов, два пистолета, патроны, большой складной нож, автоматическая ручка, какие-то таблетки, пачки денег.
– Ну-ка, посмотрим все это поближе, – сказал полковник, присаживаясь к столу.
Каждый предмет он брал со стола неспешно, внимательно осматривал со всех сторон, осторожно возвращал на свое место. Брал следующий, так же тщательно осматривал. Потом, как будто что-то вспомнив, снова принимался разглядывать тот, который уже был им осмотрен.
– Все ясно, – тихо произнес он наконец.
– Что ясно? – спросил бригадир.
– Это вражеский посланец, – сказал полковник. – И снаряжен он для довольно длительного путешествия по нашей земле. Посмотрите. Эти таблетки – отнюдь не лекарство от головной боли. Это химические реактивы для тайнописи. Паспорт и все документы – фальшивые.
Телегин взял автоматическую ручку, разобрал ее. В том конце, где должно было находиться перо, зияло отверстие. Полковник нажал какую-то пружинку, и на его ладони очутился патрон.
Лесорубы с любопытством смотрели на необыкновенную ручку.
– В патроне – ампула со слезоточивым газом, – сказал полковник. – Удобное оружие для того, чтобы ослепить преследователя и успеть скрыться, не правда ли?
Приехавший по вызову Кротова Зайцев, только взглянув на покойника, уверенно тряхнул головой:
– Тот самый. Один из трех. Помните, я говорил – голова дыней? Он и есть.
Глава одиннадцатая
РОДНАЯ СТОРОНА
Владимир и сам не мог дать себе ответа, почему он проехал тот пункт, где ему по инструкции надо было сойти. Поезд мчал его все вперед, мимо рощ и перелесков, мимо больших вокзалов и крохотных разъездов – вперед, вперед к родной Смоленщине… И чем ближе были леса и поля родной стороны, тем все взволнованнее билось его сердце.
К концу вторых суток поезд замедлил ход, подъезжая к маленькой станции с узким земляным перроном. Проплыли навстречу станционные постройки, товарные амбары, полосатый шлагбаум, фигура дежурного в красной фуражке… И в окна пахнуло чем-то таким знакомым, таким сладостно знакомым, что сердце у Владимира сжалось и затрепетало, как осенний листок под порывами ветра.
Он сошел с поезда. Паровоз прощально свистнул. Лязгнули сцепления, застучали колеса, и Владимира охватила тишина.
Вот они – родные места!.. Поросшие кустарником полянки, дремучие леса, изрезанные оврагами и тихими ручьями. Вон река, а на том берегу – родное село… Здесь он вырос. Здесь бегал мальчонкой босоногий и веселый, а там, под кручей, в омуте, ловил с товарищами рыбу и шарил под корягами, вытаскивая на свет сердитых колючих раков. Все осталось таким же, как прежде…
Он стоял как завороженный и смотрел и не мог насмотреться. Но к сердцу уже подкрадывалось холодной змеей другое, горькое ощущение одиночества и отчужденности. Все это родное, теплое, до слез знакомое было для него в прошлом. Будущее было пусто и темно, как старый заросший паутиной колодец. И все-таки его манило туда, за косогор, за речку, в родное село…
Владимир зашагал по тропинке прочь от станции и вышел на дорогу. Она уходила прямо в лес, теряясь в тени обступивших ее берез и елок.
Навстречу попалась подвода. Рыжая кобылка лениво переставляла ноги и понуро, в такт шагам, махала головой. На телеге сидел старичок, свесив ноги в пыльных сапогах, и дремал, изредка, как будто спросонок, чмокая губами. Рядом с подводой бежала пегая собачонка – хвост колечком. Увидела Владимира, остановилась, побежала дальше.
Владимир свернул с дороги и пошел густым ельником. В лесу он почувствовал себя спокойнее. И тут им снова овладело чувство осторожности. В деревню, пожалуй, лучше войти вечером.
Он сел на землю, устланную толстым слоем бурой хвои, и тотчас же ощутил голод. Вытащил из кармана сверток – бутерброды, купленные в буфете на одной из станций, с жадностью стал жевать. Потом лег и не заметил, как заснул. Спал он долго, проснулся, когда день уже угасал и в лесу сгустились сумерки. Владимир мысленно представил себе, как он появится в родном доме. Жива ли мать?
А отец? Что они думают о нем? Наверное, считают давно погибшим… Да и правда! Разве он не погиб для них? Разве не погиб для всего, что так дорого сейчас его сердцу?..
Перед его мысленным взором возник родной дом, простое и милое убранство комнаты… Мать всегда любила сидеть за столом с краю, поближе к двери. А отец – в углу, под образами… Почему-то вспомнилась большая эмалированная миска. Он любил есть из нее расписной деревянной ложкой… И его мучительно потянуло домой.
Но он выбрался из лесу и спустился в ложбину уже ночью, когда в чистом небе загорелись большие звезды. Каждый поворот дороги к деревне был ему знаком. Направо, еще раз направо и налево… Вот и околица. Взошла луна, осветив деревенскую улицу. Большие тени деревьев темными пятнами лежали поперек дороги. В окнах мерцали огоньки. Где-то тихо звучала гармошка. Доносились голоса, нестройно певшие песню.