Ночные бомбардировщики
Шрифт:
— Не может быть.
Будто в подтверждение его слов появился Тарасов. Окинул фойе гордым, чуть насмешливым взглядом, увидел свою знакомую и издали поздоровался с ней кивком головы. «Сейчас подойдет к ней, и все изменится», — подумал Иванкин.
Но Тарасов остался с товарищами. Да, видно, позиции его на сердечном фронте сильно пошатнулись.
— Вот и пойми этих женщин, — Иванкину было обидно за своего любимца. — На кого такого орла променяла?
— Не такой уж Тарасов орел, — возразил политработник и закончил с сожалением: — Мало мы психологией занимаемся, Анатолий Васильевич.
— Моя психология — полет. Там лучше всего характер проявляется. Кто в небе не дрогнет, тот и на земле не подведет.
К ним подошел капитан Тарасов:
— Здравия желаю.
Иванкин поздоровался с подчиненным за руку и уловил запах спиртного:
— Уж не с расстройства ль? [191]
— Что вы? — усмехнулся Тарасов, поняв намек. — Наоборот, с радости. Рад за товарища.
Но это прозвучало фальшиво.
— Вы что, забыли, что завтра полеты? — уже официально спросил подполковник.
— Нет, не забыл, — ответил Тарасов. — Я выпил самую малость. До завтра и духу не останется.
— Дело не в духе, а в дисциплине. Летать завтра не будете.
Тарасов было нахмурился, но тут же улыбнулся своей добродушной невинной улыбкой:
Точка, товарищ подполковник. Такое больше по повторится.
На следующий день была объявлена тревога. Едва смолк вой сирены, а аэродром уже кишел, как муравейник перед ненастьем: авиаспециалисты расчехляли самолеты,
подвозили боезапасы, летчики тут же, у самолетов, прокладывали маршрут на картах. Прибывшие из вышестоящего штаба проверяющие во главе с немолодым полковником педантично записывали все в свои блокноты.
Подполковник Иванкин все чаще посматривал на часы. Нет, он не беспокоился, что подчиненные не уложатся вовремя. Тут полный порядок. Уже начали поступать доклады о готовности к вылету. Но где капитан Тарасов? Чем объяснить, что звено без командира? Проспал или куда уехал?
Подполковник решил были идти звонить в гостиницу, где жил Тарасов, по в это время увидел вынырнувшую из-за поворота знакомую высокую фигуру.
Тарасов прибежал красный, запыхавшийся. Под глазами синие круги, видимо, от беспутно проведенной ночи.
— Ваш? — удивленно спросил председатель комиссии.
— Да, капитан Тарасов, командир звена, — не зная куда деться от стыда, ответил Иванкин.
— Какой же это командир? — еще больше удивился полковник. — Шум устраивает в гостинице, отдыхать другим мешает.
Иванкин от этих слов готов был провалиться сквозь землю. Не ожидал он такого от Тарасова. Вот тебе и отличный летчик. Слово дал. А чего стоит его слово? Сегодня опоздал на полеты, завтра опоздает в бой. Нет, такому человеку нельзя доверить ответственное дело.
Раздумья командира прервал голос полковника:
— А теперь слушайте задачу... [192]
Истребители стремительно один за другим уносились ввысь и растворялись в дымчатом мареве. Солнце уже поднялось над горизонтом, но наплывающие с запада облака закрывали его. Небо было неприветливо, грязно-серого цвета.
На душе у Иванкина было муторно. Даже не радовали, как обычно, эти отливающие сталью остроносые, похожие на крылатых дельфинов истребители, содрогающие грохотом турбин землю и небо.
— Командир, на взлете у одного истребителя, кажется, оторвалось колесо, — доложил наблюдающий.
«Этого еще не хватало», — подумал подполковник и дал команду взлетевшей четверке пройти над стартом с выпущенными шасси.
У первого все в порядке, у второго... А у третьего стойка колеса торчала, как костыль.
— Сто третий, — назвал свой позывной летчик. «Хатунцев!» — Подполковника будто окатили ледяной водой. Судьба явно издевалась над ним в это утро. А недалеко, мозоля ему глаза, расхаживал капитан Тарасов, отстраненный от полетов.
Но не о нем теперь думалось, а о молодом летчике, что в небе. Как посадить такую машину? Скорость большая, этот костыль сразу же при касании бетонки создаст вращательный момент, и самолет перевернется.
Сажать с убранным шасси? На взлетно-посадочную полосу нельзя. Бетонка высечет сноп искр, и пожар неизбежен. На грунт?.. Тоже нужно высокое искусство. Малейшая
неточность, и истребитель скапотирует. К тому же подвешены ракеты. А летчик ждет команду, самолет уже на первом развороте.
— Уберите шасси и идите на полигон, — как можно спокойнее сказал Иванкин. — Выполняйте задание по плану.
На командном пункте тишина. Томительно тянется время.
— Сто третий задание выполнил, — наконец доложил Хатунцев. Голос его спокоен. Это хорошо. Но одного спокойствия мало. Думай, командир, думай. Летчик возвращается на аэродром.
Конечно, можно и не ломать голову. Приказать покинуть самолет — и делу конец. Никто командира не осудит: летчик молодой. Но разве будет молчать собственная совесть, разве не спросит она, а все ли он продумал, предусмотрел? [193] Истребитель — не детская игрушка. Сколько вложено в него народного труда, средств. Спасти его есть возможность...
Иванкин нажал кнопку микрофона:
— Сто третий, будете садиться на грунт с убранным шасси.
— Понял, командир, посажу.
— А я и не сомневаюсь, — сказал подполковник. — Действуйте хладнокровно, уверенно.
Он действительно не сомневался. Хатунцев, конечно, посадит самолет. Но просто посадить — этого в данной ситуации мало. Самолет без шасси. Его надо «притереть»: малейший крен при выводе из угла планирования — и поломки не избежать. Нужно искусство ювелира, выдержка и хладнокровие спартанца. Много летал Иванкин с Хатунцевым, выковывая в нем эти качества. И многого, казалось, достиг офицер. Но обрел ли то чутье, без которого нет настоящего летчика? Многие пишут стихи, но немногие становятся поэтами. Каждого можно научить летать, но стать асом...