Ночные фиалки
Шрифт:
Центр двора весь уставлен медными тазами с черепами. К концу второго месяца они становятся чистыми, гладкими, слегка пористыми, с тонкими зазубренными швами между костями. Я заметила, что нижняя челюсть более плотная, не такая пористая, как верхняя. Кто там побивал челюстью осла войска, верно, нижней, плотной и твёрдой. А, вспомнила! Самсон побил ослиной челюстью тысячу филистимлян!
К концу второго месяца я натёрла кости воском. Они стали лёгкие, белые-белые, отполированные песком, просушенные солнцем, гладкие и блестящие. Вечные. Красивые. Я получила то, что хотела. Кёртис сделал для меня трёхэтажный, похожий на пагоду ковчег, дароносицу – да как вам будет угодно назвать – из кедра. Запах хвойный от него, а от костей медовый, тёплый. Милые кости. На первом этаже
Прошло два месяца с тех пор, как я переступила порог приюта. Пора спускаться. За два месяца молчания я передумала обо всём на свете. От модели вселенной до первых детских воспоминаний. У меня такое чувство, что я разучилась говорить. Здесь вообще редко разговаривают. Всё больше молчат. И в глаза не смотрят. Делают своё дело. То же самое, что делаю я.
Подъём в пять утра. Я всегда приношу воду сразу после подъема, пока не жарко. Но жара тоже нужна. Чтобы кости просушить, прокалить. За день надо принести пять вёдер воды для умывальников, кухни, стирки, надо спуститься к источнику рядом с площадкой, на которой мы ночевали с Кёртисом, когда подымались сюда, откуда мы наблюдали за брачными играми драконов. У них всё хорошо. Она снесла яйца, высидела их, слезла голодная и похудевшая – это было заметно даже на глаз. Вчера она столкнула птенцов с вершины горы и они, благополучно расправив мелкие полупрозрачные крылышки, с писком спланировали на дощатые крыши подвесной дороги – слава императору, что не мамочка. Мне показалось, что она даже крыльями хлопала с гордостью, когда собирала своих мелких. Что-то папаши не видно, не знаю, где он.
Кёртис провёл эти два месяца со мной в приюте. К нему приходили разные с красными метками, один даже с фиолетовой или мне так показалось, потому что он был негр. Наверное, показалось.
Я свела старую метку, вернее, мне ребята свели, таким же путём: песком с уксусом. Вытатуировали новую. Хотели голубую – издеваются черти, к моим годам голубой уже ни у кого нету, в лучшем случае зелёная, – я говорю, делайте жёлтую вместо моей оранжевой.
Последний день на вершине, в приюте преступников. Хорошо бы Кёртис проводил меня вниз. Я оделась, теперь самое главное: кладу на плечи пелерину вроде монашьей, чтобы плечи не натереть, потом подставки, высотой чуть выше макушки, на подставки – ковчег, сверху на всю эту конструкцию – шаль индиго, как у всех девушек в нашей небесной стране, только у них под шалью пустая подставка из папье-маше, а у меня – ковчег с родными костями.
Теперь я не боюсь ни ночного, ни дневного дозора. Если бы меня по дороге сюда взяли с останками, то привязали бы к позорному столбу и заставили смотреть, как сжигают дотла милые кости.
Я готова. Можно спускаться. Я активировала свой маячок. Когда я пришла, никто меня не обыскал, я же пришла с Кёртисом! Я вышла во двор. Солнце шпарит как сумасшедшее. Он обалдел: такая я была красивая, невозмутимая, счастливая в своей синей шали индиго. Королева. Ферзь, а он сильнее короля.
– Пойдёшь проводить меня? – спокойно спрашиваю я, дрожа внутри, как ртуть, а внешне не подавая виду.
– Конечно пойду, – говорит он.
Маячок посылает сигналы в пространство. Я успела сделать всё что надо. У Кёртиса впереди пять часов, у меня – вся жизнь. Я давно договорилась с дозорами, с императорскими войсками. Ради родных костей я готова на всё. Я получила их, заплатив жизнью Кёртиса. Из-за моего неистового желания иметь родные кости я предала его.
Через пять часов, когда мы спустимся, у подножия горы Кёртиса встретит капитан императорских войск, мой мальчик, которого я спасла тогда, десять лет назад, у костра из родовых костей его деревни.
Я получу родные кости, я выкупила их за жизнь Кёртиса. Мой мальчик получит Кёртиса. А Кёртис получит костёр.
А я уйду, не оглядываясь, покачивая бёдрами, неся тяжёлую голову на одном уровне, неподвижную голову с милыми костями. И выброшу уже ненужный маячок в болото.
Так странно. Сначала родители носят тебя на руках, а после их смерти ты носишь их у себя в голове. Всю оставшуюся жизнь.
Демон-хранитеаь
Он – молодой, года двадцать четыре, ей – сорок восемь. У неё длинные белокурые волосы, у него – короткий тёмный ёжик, У неё ясные серые, у него – пронзительные чёрные глаза. Она – скромница с явным комплексом отличницы, перфекционистка из перфекционисток, а он – пофигист, хулиган, сквернослов, выпивоха, гулёна и нахал; она – чувствительная и нежная, он – язва и терпеть не может сюси-пуси; она – женщина, он – её демон-хранитель.
Она обняла своего демона-хранителя правой рукой за шею; левая у неё была занята, как всегда, как у всех женщин, сумкой. Странно, но больше всего её смущало не то, что она стоит посреди тёмного безлюдного парка и обнимает молодого человека моложе себя в два раза, с которым даже ещё не познакомилась, а смущало её именно то, что она по глупой привычке не бросила эту дурацкую сумку и не обняла своего демона-хранителя; впрочем, в тот момент она ещё не знала, что он её собственный демон-хранитель, не как у всех – ангел, а демон, демонический демон, от которого кипит кровь, не обняла его обеими руками покрепче, но так и не бросила сумку, а просто держала в левой проклятую сумку и молча стояла рядом с ним, обнимая за шею одной рукой.
Тогда Даша и представить не могла, когда обнимала правой рукой своего демона-хранителя, что через несколько дней уже будет работать у господа бога, в дальнейшем именуемого Г. Б., сценаристом. Как она попала на эту работу – отдельная история; она даже на кастинг сценаристов, точнее собеседование с богом, ходила, прошла все тесты и даже написала пробный сценарий. Богу понравилось. Он вообще-то странный – это Даша замечала, даже когда на него ещё не работала, он такие сценарии воплощал, что, казалось, какой-то тупой сценарист один и тот же сценарий для всех пишет. Теперь-то, работая на Г. Б., Даша знает, что там большая группа и пишут разное в меру своих способностей: разные сценарии для одних и тех же людей, а выбирает, который воплотить, именно бог, и чувство юмора, или иронии, или сарказма у него, конечно, странное, ведь в жизни случается именно то, что, казалось бы, нарочно не придумаешь.
Даша по жизни часто встречала такие сценарии. Или вот иногда ты боишься чего-нибудь особенно сильно – так кажется, бог слышит твои мысли и нарочно сделает так, как ты больше всего не хочешь, чтобы было. По самому худшему варианту, как нарочно, а может, и правда услышал – что ему стоит? Даша думала, что тупые сценаристы нарочно пишут для неё и других людей такую ерунду, а бог сидит себе на облаке и выбирает нарочно самый дурацкий сценарий, чтобы посмотреть: «Ну-ну, как ты теперь будешь выкручиваться?» – вот тогда-то Даша и взбунтовалась. Не захотела участвовать в этом фарсе. Она думала, что Г. Б. не узнает об этом, но на этот раз всё оказалось не так, как она думала, и похоже, не совсем так, как думал он, а это ещё вопрос – может, у него вообще склероз или бога маразм замучил и ему было решительно наплевать на Дашу и на её бунт?
Осенним вечером взбунтовавшаяся Даша (а бунт выражался в том, что она перестала мысленно вести с богом непрерывный внутренний диалог, который вела лет с четырнадцати, и строптиво молчала с ним) пошла вечером в парк неподалёку от своей новостройки. Парк был достаточно дикий, чтобы доставить Даше удовольствие. Народу не было. Дашу это успокаивало.
Чёрные стволы деревьев, жёлтая и красная листва, отражавшаяся в холодных, гладких, как чёрное отработанное моторное масло, прудах, навели Дашу на грустные размышления о бренности бытия, в чём Даша ощущала особенную хрупкую и трагическую красоту, которая сильнее проникала в сердце, когда была слишком близка, слишком похожа на смерть, а близость смерти всегда придавала существованию красок, на пороге смерти ярче чувствуешь жизнь – это Даша знала давно. Даша нашла скамейку на берегу пруда и только устроилась, как с другой стороны подсел молодой человек. Она, занятая своими невесёлыми мыслями, не обратила на него внимания.