Ночные гоцы
Шрифт:
Он еще не успел толком утомиться, как был уже час дня и они достигли промежуточной стоянки в Адхираште: двадцать пять миль пройдено, осталось двадцать три. Прежде, чем распустить роту на привал, он окинул сипаев взглядом, чтобы оценить, в какой они форме. Они разгорячились и вспотели, но держались с небрежной гибкостью совсем не уставших людей: им не терпелось поскорее вернуться в свои казармы. Он распорядился, чтобы они были готовы выступить в девять вечера — рота должна была идти всю ночь. Сипаи разошлись и стали устраиваться в тени деревьев, посмеиваясь, перекидываясь фразами и лениво помахивая винтовками. Джунгли пунктиром испещряли алые цветы «пламени джунглей», [47] небо было безоблачно голубым. Он отдал Рамбиру ремень и саблю, стащил башмаки, и, вытянувшись у подножия большого дерева саль, заставил себя заснуть.
47
См. примечание 2 к гл. 1.
В девять они снова были в пути, направляясь на запад. Тяжелый, уверенный звук марширующих ног отдавался в нем чувством удовлетворения: они знали свое дело, и он тоже, и хотя бы в этом смысле он выполнил свою работу. Стук башмаков и скрип амуниции убаюкивали его. Он шел впереди, и свежий ветер сдувал пот с его лица. Позади сипаи повязали лица платками; в бледном свете звезд их бутылочно-зеленые мундиры от пыли стали кирпично-рыжими. Высоко в небе плыл молодой, в первой четверти, месяц. Как всякий профессиональный пехотинец, он двигался в полузабытьи, мысленно за много миль от задачи ставить одну ногу впереди другой. Он смотрел на вращающиеся звезды, вдыхал ароматы ночи, думал о Робине, Шумитре, деньгах, пытался угадать, о чем думают сипаи; в то же время он все время помнил, который сейчас час, и фиксировал каждое нарушение ритма и каждое замедление шага.
В начале второго он решил свернуть с дороги на юго-запад и двинуться по проселкам, пересекающим джунгли. Пыли все равно меньше не станет, а шагать по сухой земле легче, чем по щебенке, которой недавно покрыли этот участок главной дороги — не так отдается в позвоночник. Через час появились знакомые места и он понял, что они приближаются к деревне Девра. Беспорядочно тянущиеся заросли переходили в засеянные поля — до Бховани оставалось восемь миль по равнине.
На западе низко стояла луна. Слева, на некотором расстоянии от него, мелькнула тень. Он моментально насторожился и, не сбиваясь с шага, стал вглядываться в редкие заросли. Тень обрела форму — он увидел, что под деревьями вприпрыжку бежит человек. Его силуэт то проступал в лунном свете, то снова погружался во тьму. Человек бежал по тропе, приближаясь к ним все ближе. Он не слышал глухого стука солдатских башмаков и не видел пронизанного лунным светом облака поднятой ими пыли. Все это было очень странно — деревенские жители обычно не появлялись в джунглях по ночам. Еще удивительнее было то, что этот человек бежал бегом. Родни остановился и поднял руку. Позади в полной тишине столпились солдаты.
Человек, бежавший, низко опустив голову, чтобы выискивать тропу среди древесных корней, врезался прямо в объятия Родни. Пронзительно вскрикнув, он рухнул на колени. Глаза его выкатились, он переводил взгляд с одного огромного и угрожающего силуэта в кивере на другой, и бормотал индуистскую молитву. Родни подумал было, что это окружной письмоносец, который почему-то потерял язычок от колокольчика, но у этого человека не было ни кожаной сумки, ни бляхи, ни самого колокольчика. Просто человек в набедренной повязке, с мокрой от пота кожей. В правой руке он сжимал две толстых лепешки-чапатти. [48]
48
Традиционный индийский хлеб, лепешки, сделанные из муки низшего сорта (также называется мука чапатти) и воды. Это обычная пища в северных районов Индии, где рис употребляется редко. Перед тем, как подавать на стол, их подогревают.
Выражение ужаса постепенно исчезало с его лица — он понял, что встретил сипаев во главе с английским офицером. Вместо страха на его лице отразилось едва сдерживаемое беспокойство. Он кое-как поднялся на ноги и дернулся, пытаясь освободиться. Родни и двое сипаев из первого ряда поймали и удержали его.
— В чем дело, брат? Может, тебе помочь? За тобой что, тигр гонится?
Родни засмеялся и кивком показал на чапатти.
— Неужто та, что живет в твоем доме, [49] так проголодалась, что потребовала, чтобы ты принес ей лепешки — посреди ночи и бегом?
49
Т.е. жена — стандартное упоминание на хинди. Само собой разумеется, диалог ведется на хинди (о правилах обращения к англичанину в Индии см. гл. 20).
Человек попытался спрятать чапатти за спиной. Родни сдавил пальцами его тощую шею, выхватил лепешки и подозрительно посмотрел на них. Все чуднее и чуднее — нормальный деревенский житель не преминул бы многословно и откровенно поведать о своем поручении, своем стаде, дождях (или засухе), и вообще о чем угодно, лишь бы скоротать время.
— Что у тебя там? Украденные драгоценности?
Он ощупал лепешки — незнакомец мог оказаться вооруженным грабителем-дакайтом, который, убив какую-нибудь женщину, спрятал ее кольца и прочие золотые украшения в чапатти, и зарыл свое оружие — до следующего раза. Такое бывало и раньше.
Но в мякоти не чувствовалось ничего инородного.
— Теперь, когда я их коснулся, ты все равно не сможешь их есть — разве только ты неприкасаемый. Это ведь не так, а?
Сипаи в тревоге отдернули руки, а незнакомец яростно затряс головой.
Родни пожал плечами:
— Ну, ты сам виноват. Что тебе здесь надо?
Человек проскулил:
— В них ничего нет. Отдайте их мне, сахиб-бахадур. Я не делаю ничего плохого.
— Ты объяснишь мне, почему ведешь себя, как разбойник, и я позволю тебе уйти. К тому же какой тебе теперь толк от чапатти?
Субадар Нараян, пришедший с конца колонны, чтобы выяснить причину остановки, стоял рядом с Родни. Он взял у одного из сипаев винтовку и обрушил приклад на пальцы босой ноги пленника.
— Отвечай сахибу, скотина!
Человек запрыгал на месте и завопил:
— Пощадите! Пощадите! Я всего-навсего несу эти чапатти сторожу в Девре — для его деревни. Отпустите меня, умоляю!
Изумленный Родни уставился на него.
— Во имя всего святого — не трогайте его, субадар-сахиб — к чему целой деревне две лепешки? Хотя, как я вижу, эти две — довольно толстые.
— Сахиб, я должен отнести их.
— Но зачем?
— Так велел мне сторож из Патоды.
— А ты, к дьяволу, кто такой?
— Я сторож из Бхарру — это деревушка в пяти милях в востоку отсюда. А Патода…
— Я знаю, где Патода. Мы прошли ее три или четыре часа назад по главной дороге. Продолжай.
— Вчера на закате ко мне явился сторож из Патоды и принес две лепешки. Он сказал, что я должен сделать еще шесть и разнести по ближайшим деревням на запад, юг и север, так, как это сделал он — по две на деревню.
— Чего ради? Говори, да смотри, не ври, не то окажешься в тюрьме в Бховани.
— Я не знаю, зачем, сахиб, но это должно быть сделано. Он сказал, что первые две испекла Пашупатти — там, на востоке, и одна заклята Ямой, а другая Варуной. Гнев Шивы неизбежно обрушится на каждого, кто разорвет цепь.
Родни кивнул — все было более или менее понятно — речь шла о различных воплощениях Шивы-Разрушителя: Пашупатти — Огне, Яме — Возмездии и Варуне — Каре.
Человек продолжил уже с большей уверенностью: