Ночные гоцы
Шрифт:
В горшке бурлила вода. Родни выдохнул дым и напряг мышцы живота. Да, ему гораздо лучше. Настала пора уходить.
Он сделал еще одну затяжку, втягивая дым из сложенных вместе ладоней, чтобы не осквернять стебель прикосновением своих губ. Он лениво задал какой-то вопрос; тот близнец, что был поразговорчивее, охотно ответил. Толстый банния любезно произнес на ломаном английском:
— Вы говорить хинди очень хорошо, сахиб-бахадур.
Он холодно ответил на хинди:
— Так же хорошо, как ты — по-английски, бабу-джи.
Может, этот тип просто хотел поддержать разговор и похвастаться своим английским. Может, в этой глуши никто даже не подозревал, что первым обратиться к англичанину на его родном языке, до того, как тот заговорит на нем сам — настоящее оскорбление, потому что подразумевает, что этот англичанин только что прибыл в Индию, или поленился выучить хинди. Не важно; толстому слизняку не помешает урок хороших манер, и начать можно прямо сейчас. Уж слишком он сообразителен на вид, разумеется, на свой вероломный лад. Вполне вероятно, что именно он отправил за ним того юнца, когда Родни пошел охотиться на оленей. Еда была такой однообразной — чапатти и чечевичная похлебка с карри — что Родни взял винтовку и попытался раздобыть дичи. И кто-то велел чертову юнцу пойти с ним. Может, это был староста, сидящий с таким невинным видом, а может, Пиру — обманщик Пиру, душитель Пиру. Впрочем, это было неважно, потому что юнец был мертв, заколот штыком и спрятан под грудой листьев в заброшенной берлоге вверх по склону. Его никогда не найдут, и никогда не узнают, что с ним случилось. Он валялся в ногах и умолял о милосердии, и говорил, что просто хотел показать оленьи тропы — но у него был топорик и омерзительный взгляд предателя.
Родни потер руки, трясясь от беззвучного смеха. С каким каменным лицом он объяснял старосте, что юнец бросил его и отправился в деревню, и что он понятия не имеет, что с ним стряслось и какой дорогой он пошел. «Может, на него напал тигр», — коварно добавил он сочувствующим тоном.
Банния покраснел и пробормотал извинение. Староста мягко сказал:
— Сахиб, в Чалисгоне вы в безопасности, в полной безопасности, пока сами не решите нас покинуть.
Родни не ответил. Это была любимая присказка Кэролайн, и староста подражал ей, повторяя те же слова, хотя ему никто этого не позволял. Очень подозрительно! Но когда дойдет до расправы, сладкие речи ему не помогут. В пол-уха он прислушивался к тихой беседе женщин в противоположном углу, которую почти заглушала бурлившая в кальяне вода. Жена старосты как раз откинулась к стене, держась за бока и кудахтая от смеха. Он увидел, как она снова наклоняется вперед, чтобы с жаром задать очередной вопрос — об английской одежде, слугах, пище, благовониях, хозяйственных расходах, женской гигиене, акушерстве и воспитании детей. Допрос длился уже двенадцать дней, и конца ему не предвиделось. Любой ответ вызывал у нее приступ смеха: вероятно, она не верила и половине сказанного, и смеялась над сказочным воображением белых женщин. Она понимала объяснения миссис Хэтч лучше, чем то, что говорила Кэролайн, хотя миссис Хэтч не могла связать на хинди двух слов. Английский мир Кэролайн располагался на другой планете, тогда как мир миссис Хэтч отличался только в определенной степени. Помимо этого, жена старосты искренне благововела перед Кэролайн и обращалась с ней как с навестившей их дом магарани или воплотившейся в человеческий облик богиней.
В данный момент они были в безопасности. Потом надо будет найти возможность поговорить с Кэролайн наедине, чтобы велеть ей готовиться, потому что завтра или послезавтра в ночь они уходят. Она все время выглядела чем-то ужасно обеспокоенной, и никогда не выпускала его из виду, пока он не оказывался в своей комнате, а она в своей.
Пожалуй, стоит разговорить этих людей — может, удастся выведать у них какие-нибудь новости. Он небрежно заметил:
— Скажи, староста — неужели никто никогда не бывает в Чалисгоне? Ни путешественники, ни сборщики податей, ни слуги рани?
— Случается. Но мы всегда узнаем об этом не меньше, чем за день, потому что сюда через джунгли ведет только одна дорога. А сборщик только что отбыл. Сказал, что приехал за новой податью и ограбил нас подчистую. Больше из нас ничего не выкачать, так что до холодного сезона вряд ли кто появится.
— Даже если мы все умрем, — добавил банния, — рани и девану будет все равно. Разве что не станет урожая, который они могли бы отбирать.
— Только им мало что остается после тебя, — пробормотал себе под нос один из близнецов, а его брат хихикнул.
Банния всплеснул руками и стал многословно возражать:
— Мне тоже надо на что-то жить и кормить семью, так? Я беру честную лихву, разве нет? И я сильно рискую, отдалживая деньги старым пьяницам, вроде тех, кого я не буду называть…
Староста со смехом остановил его:
— Ладно, ладно, бабу-джи. Он пошутил. Кто бы мог устроить свадьбу как полагается, если бы не ты?
Банния, ворча, замолчал, а жрец медленно сказал:
— До меня дошел слух, что войско рани и сипаи из Бховани сошлись в Кишанпуре. Через неделю или две они собираются выступить на Гондвару.
Над ухом звенел москит. Он прихлопнул его и сделал вид, что рассматривает пятно, чтобы выиграть время и унять дрожь в голосе. С тщательно разыгранной небрежностью он спросил:
— А что, они пойдут через деревню?
— Такие ходят слухи. Это самая короткая дорога — она идет через Деканский хребет на ту сторону, на Гондвару. Но не бойтесь, сахиб — мы сумеем вас спрятать.
Родни сидел молча. Нельзя показывать, как он обеспокоен — с этих мерзавцев станется набраться храбрости и навалиться на него всем скопом. Его удивило, что жрец вообще упомянул о слухе, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что это самый безопасный путь для того, кто притворяется другом. Если бы Родни случайно услышал что-то в деревне, все усилия притворщика пошли бы насмарку.
Он решил очень осторожно и хитроумно выведать побольше. До сих пор он почти не упоминал о мятеже, и жители деревни тоже старательно избегали этой темы. Теперь он знал, на что они рассчитывают, и чувствовал в себе достаточно сил, чтобы рискнуть. Ему необходимо кое-что выяснить, чтобы потом доложить генералу. Он заметил, что женщины прекратили беседу и стали прислушиваться.
— Скажите, друзья мои, что вы слышали о мятеже? Что вы об этом думаете? Скажите мне честно, как истинные жители Индии.
Отлично; в голосе — теплота и озабоченность; и они будут польщены тем, что он назвал их друзьями. Перед уходом он обязательно убьет старосту и баннию; а, может быть, и жреца.
Староста медленно ответил:
— Мы слышали, что сипаи предали соль, которую ели, и убили множество англичан, обесчестив себя убийством детей и женщин. Они наверняка прокляты. Мы видели, как передавали чапатти и куски мяса, и много ночей в этой самой комнате говорили об этом. Тогда мы не знали, кому предназначено проклятие. Теперь знаем — сипаям. Страшно подумать, какие мучения их ожидают. Но, может, в этой жизни они и победят, потому что их сотни тысяч, а англичан совсем мало.
Родни гневно возразил:
— Сотни тысяч английских солдат плывут сюда из-за моря. За каждую каплю крови мы прольем ведро, за каждую сгоревшую щепку — сожжем дерево.
Но по их лицам он видел, что они верят только той власти, силу которой можно увидеть здесь и сейчас. Что они могут знать о море? Он осекся и уже спокойнее продолжал:
— А вы хотите, чтобы сипаи победили? Вы тоже считаете, что англичане не имеют права распоряжаться в Индии?
Он использовал слово «Индостан», потому что никакого другого в обиходе не было, и потому, что среди образованных людей было принято употреблять его в этом смысле. И сразу понял по их озадаченным взглядам, что здесь слово «Индостан» имеет только свое прямое, узкое значение — земли в верхнем течении Ганга.