Ночные грезы
Шрифт:
Внезапно дубовая дверь библиотеки распахнулась, и на пороге появилась вдовствующая графиня.
Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы понять, как она разъярена. Подобные приступы гнева случались у нее регулярно, но этот был страшнее всех предшествующих.
Она проследовала на середину комнаты, встала там, неподвижная, как изваяние, и, несмотря на клокотавшую в ней бурю, заговорила тишайшим и спокойным голосом, в котором хватило бы яду на тысячу гремучих змей:
— Удивляюсь твоей смелости, дорогой. Как это ты решился
Феликс Хэнсон осторожно приблизился к ней.
— Не имею представления, о чем ты говоришь, Розалин.
— Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. И не трудись придумывать очередную ложь. Вот это я забрала у лакея, который направлялся наверх!
Она помахала перед носом Феликса запиской.
Хэнсон пялился на нее, судорожно придумывая, что ему сказать в свое оправдание.
Вдовствующая графиня продолжила:
— Твой подручный лакей пакует свои вещички, : пока я буду собирать твои. Вместе вы можете отправляться куда угодно. Подходящая парочка! Я не желаю тебя больше видеть.
— Но ведь это же смешно, Розалин, — произнес Хэнсон заискивающим тоном.
— Я тебя предупреждала! — повысила голос графиня. — Я тебя предупреждала в прошлый раз, что не потерплю интрижек с другими женщинами, пока ты принадлежишь мне. Что ж! Ты сделал свой выбор.
Теперь можешь убираться вон!
— Не будь смешной, Розалин, — увещевал миледи Хэнсон. — Ты знаешь, что я тебя люблю. На самом деле я хотел переговорить с этой девицей насчет подарка тебе на день рождения. Она искусная вышивальщица…
— Ты лжешь! Лжешь! — вскричала в негодовании вдовствующая графиня, утеряв самообладание. — Как я была глупа, что верила тебе! Не догадывалась, что тебя заботит только то, сколько ты сможешь вытянуть из меня.
Она сделала паузу, чтобы перевести дух. Зеленые глаза ее злобно сверкнули.
— Деньги — вот за чем ты охотился. Но тебя постигнет разочарование. Я аннулирую тот чек, что дала тебе. Ты не сможешь предъявить его раньше понедельника, а к тому времени он не будет стоить и клочка бумаги, на которой написан.
Хэнсон молчал, и тогда она добавила:
— Когда будешь уезжать, оставь здесь все подарки, что получил от меня, иначе я подам в суд, чтобы их у тебя забрать.
— Ты глубоко заблуждаешься, — пытался возразить Феликс. — Позволь мне объяснить… — Тебе нечего сказать мне! — в ярости прервала его жалкий лепет графиня. — Я слишком долго слушала твои байки, развесив уши. Ты все время обманывал меня, и с каждым разом становился все наглее. Теперь этому пришел конец. Убирайся из моего дома или тебя выпроводят силой!
Она направилась к выходу, но у порога задержалась и, обернувшись, резко сказала:
— Я не желаю ни видеть тебя, ни слышать о тебе впредь ни при каких обстоятельствах. Надеюсь, я выразилась ясно?
Когда графиня пересекала холл, чтобы попасть в салон, от нее словно бы летели искры, так она была разгневана. Этого не мог не заметить Роджер, следовавший ей навстречу по коридору.
— Мама! — воскликнул он. — Нам надо поговорить.
— О чем? — спросила вдовствующая графиня. Она вошла в салон и попыталась отдышаться. Она твердо решила не открывать сыну причину того, что ее так взволновало. Графиня знала, что он будет рад услышать о ее разрыве с мистером Хэнсоном и о его позорном изгнании, но меньше всего ей хотелось сейчас доставлять кому-то радость, в том числе и собственному сыну, ибо она с данного момента сразу и бесповоротно возненавидела весь мужской пол, не делая никаких исключений.
Роджер и сам тяжело дышал, потому что он явно спешил сюда.
Проследовав за матерью в салон, Роджер произнес со злостью:
— Какой дьявол надоумил тебя устроить кавардак в домовой часовне?
— В часовне? — Вдовствующая графиня тупо уставилась на сына. Она никак не могла сосредоточиться на том, что он говорит.
— Да, в нашей часовне! Это прекрасный образец архитектуры семнадцатого века, которого не касалась почти ничья рука. Я сказал — почти не касалась, потому что ты бог знает что там натворила!
— Теперь я вспомнила! Феликс хотел устроить в часовне гимнастический зал, потому что там много света и пространства. Он уверял меня, что спортивное оборудование не повредит фрески.
— Неужели в тебе нет ни уважения, ни почтения к этим древним стенам? — с горечью спросил Роджер. Только сейчас до графини дошло, как разгневан ее сын.
— В конце концов, часовней никто не пользовался… — начала было оправдываться она.
— А кто в этом виноват? — задал вопрос Роджер. — Она не пустовала, когда был жив отец, а до него мой дед и прадед, и их предки. Дом господень не предназначен для развлечения твоего ничтожного любовника!
Вдовствующая графиня молча проглотила оскорбление, произнесенное сыном.
— Неужели так мало тебя заботит Кэлвидон, что ты позволяешь уродовать и осквернять его красоту? — допрашивал ее Роджер.
— Кэлвидон! Кэлвидон! Всегда и везде Кэлвидон! — раздраженно воскликнула графиня. — Вы все — и ты, и слуги — печетесь только об этом ветхом доме. Чудовищный, мерзкий музей, полный реликвий, оставленных мертвецами. И папочка твой от тебя ничем не отличался, берег эту гробницу как зеницу ока.
Распаленная стычкой с Феликсом, миледи перенесла неизрасходованный огонь на сына;
— Я сыта по горло Кэлвидоном! Я скажу тебе, что намерена сделать. Я запру этот дом на семь замков и оставлю пустовать его навсегда! Я выселю отсюда всю дряхлую, немощную прислугу, с которой ты так носишься! Я собираюсь жить в Лондоне, и каждый пенни, который попадет мне в руки, буду тратить только на себя!
Она шагнула к дверям.
— Завтра же пусть начинают вешать на окна ставни!
— Мама! Тобою владеет гнев. Ты сказала это, не подумав! — воскликнул Роджер.