Ночные крылья (сборник)
Шрифт:
— Это звучит как-то необычно, Джим, когда во главе кто-то другой, кроме тебя…
— В этом году я не иду в поход, Чарли.
— К этому нужно привыкнуть. Кто же идет?
— Хатчетт, Белларди, Берт, Кастен, Жан-Клод и еще несколько человек.
— Рудигер?
— Нет, Рудигер остается. Как и Квесада. Они нужны мне здесь.
— Ладно, Джим. У тебя для нас есть особые инструкции?
— Только одна: возвращайтесь назад все вместе. Это все, о чем я прошу. — Барретт задумался на некоторое время. — Может быть, на этот раз стоило бы отказаться от экспедиции. У нас осталось очень мало вполне здоровых людей.
Глаза Нортона вспыхнули.
— О чем это ты говоришь, Джим? Отменить поход?
— Почему бы и нет? Мы знаем, что находится между нами и морем — ничего.
— Но материалы…
— Они могут подождать. Сейчас они не очень-то нам нужны.
— Джим, я никогда раньше не слышал, чтобы ты говорил так. Ты всегда стоял горой за проведение экспедиции. Ты говорил, что это Центральное событие года, а вот теперь…
— На этот раз не будет меня, Чарли.
Нортон помолчал, а затем произнес:
— Ладно, не пойдешь. Я понимаю, насколько болезненно ты это воспринимаешь. Но разве здесь нет других? Поход им крайне нужен. Только из-за того, что ты не можешь идти с нами, ты не имеешь права отменить его как бессмысленный. Экспедицию в любом случае надо проводить.
— Прости, Чарли, — виновато проговорил Барретт. — Я, кажется, не то сказал. Разумеется, поход состоится. Я просто снова сказанул лишнее.
— Тебе, должно быть, все это очень горько, Джим?
— Горько. Но нельзя сказать, что очень. Ну, какой маршрут тебе больше по душе?
— Пожалуй, северо-западный. Вдоль обычной оси поля рассеивания, не так ли? А затем к Внутреннему Морю. Мы пройдем вдоль берега, скажем, километров сто пятьдесят. Вернемся домой по южной дуге.
— Неплохо, — согласился Барретт. Перед его мысленным взором возникла покрытая рябью поверхность мелководья, простирающаяся далеко на запад. Год за годом он приходил на берег этого моря и пристально вглядывался туда, где когда-нибудь поднимется территория Среднего Запада. Каждый год он мечтал пересечь это американское Средиземное море, но у него так и не нашлось времени организовать такое плавание. А теперь было слишком поздно… слишком поздно.
«Мы все равно ничего другого там не найдем, — утешал себя Барретт. — Все то же самое, что и здесь: скалы, водоросли, трилобиты. Но все равно стоило бы… увидеть, как солнце опускается в Тихий океан… ну, хотя бы разок…»
— Я соберу людей после завтрака, — сказал Нортон. — Мы не будет задерживаться с выходом.
— Отлично, Чарли. Желаю удачи.
— Мы справимся, Джим.
Барретт хлопнул Нортона по плечу, но сам поразился тому, насколько театральным и фальшивым получился этот жест, и тут же поспешно вышел. Было просто как-то непривычно понимать, что он должен остаться дома, тогда как другие пойдут в поход. Это было признаком того, что он после столь долгих лет начинает слагать с себя полномочия руководителя. Барретт все еще был монархом лагеря «Хауксбилль», но трон уже начал под ним шататься. Стариком-калекой — вот кем теперь он стал, стариком, который, ковыляя по лагерю, просто совал нос не в свои дела. Нравилось ему признаваться себе в этом или нет, но именно так и оно и было. И надо теперь с этим считаться.
После завтрака предполагаемые участники экспедиции к Внутреннему Морю собрались, чтобы отобрать снаряжение и проработать маршрут. Барретт от участия в этом благоразумно воздержался. Теперь это было предприятием Чарли Нортона. Он уже участвовал в добром десятке походов и знает, что нужно делать. Барретт не хотел вмешиваться, чтобы не создавалось впечатление, что он и сейчас руководит через подставное лицо.
Но какой-то мазохистский импульс погнал его в свое собственное путешествие к морю. Если он в этом году не увидит западные воды, то, по крайней мере, может нанести визит Атлантическому океану, находившемуся под боком.
Возле медпункта Барретт задержался. Вышел Хансен, один из дежурных санитаров, лысый добродушный старик лет семидесяти, бывший член группы анархистов из Калифорнии. Единственной профессиональной подготовкой Хансена, было обслуживание несложных компьютеров для расчета грузовых железнодорожных перевозок, однако он проявил определенную сноровку в уходе за больными и последнее время стал главным помощником Квесады. Хансен, как всегда, приветливо улыбнулся Джиму.
— Квесада здесь? — спросил Барретт.
— К сожалению, нет. Док отправился на собрание. Там он передает участникам экспедиции кое-какие медицинские приборы. Но если дело важное, я могу пойти за ним…
— Не нужно. Я просто хотел проверить наши запасы медикаментов. Это может обождать. Не возражаете, если я гляну, что тут у нас есть?
— Пожалуйста, делайте, что вам угодно.
Хансен отступил в сторону, пропуская Барретта в кладовую. Поскольку не было возможности закрыть ее на замок, Барретт и Квесада придумали замысловатую баррикаду, которая при любой попытке проникнуть через нее тут же создавала невообразимый шум. Непрошенный гость поднимал такой грохот, что непременно обращал на себя внимание дежурного. Когда медпункт оставался без присмотра, баррикаду ставили на место, а утром разбирали. Это был единственный способ оградить кладовую с медикаментами от тайных визитов потерявших терпение узников лагеря. Обитатели лагеря не могли допустить, чтобы их драгоценные и незаменимые лекарства, среди которых были и наркотики, тратились на возможные самоубийства. Так рассуждал Барретт. Если кто-то хочет покончить собой, пусть прыгает в море. В этом случае он, по крайней мере, не увеличит трудности других обитателей лагеря.
Барретт окинул взором медикаменты. Выбор их был совершенно случаен, он зависел от щедрости тех, кто посылал их оттуда, сверху. Как раз сейчас было много транквилизаторов и желудочных средств, но мало болеутоляющих и обеззараживающих. И это еще более усугубляло чувство вины Барретта за то, что он собирался сделать. Человек, который сам делал все возможное, чтобы предотвратить кражу лекарств, теперь собирался злоупотребить своим положением. Это было неэтично, и он отдавал себе в этом отчет. Но в тоже время он знал очень многих, на совести которых были более тяжкие грехи. А лекарство ему нужно позарез, и Квесаде было лучше не знать, что он им воспользуется. Так было проще всего. Неправильно, но проще. Барретт подождал, пока Хансен повернется к нему спиной, и, запустив руку в выдвижной ящик, сгреб в ладонь тонкую серую трубку с успокоительным средством и быстро сунул ее в карман.
— Все как будто в порядке, — сказал он Хансену, покидая медпункт. — Скажите Квесаде, что я зайду поговорить с ним позже.
В последнее время он стал все чаще и чаще пользоваться болеутоляющими лекарствами, чтобы облегчить боль в ногах. Квесаде это не нравилось и он намекнул, что у Барретта вырабатывается пагубная привычка. «Ну что ж, черт с ним, с Квесадой! Пусть док сам побродит по каменистым тропам с такими ногами, и тогда тоже потянется за лекарствами», — утешал себя Барретт.
Барретт с трудом поковылял по восточной тропе и остановился, отойдя на несколько сот метров от главного здания. Он зашел за невысокую груду камней, спустил брюки и быстро сделал укол в каждую ногу, сначала в здоровую, а потом в искалеченную. Это уменьшит боль в мускулах до такой степени, чтобы решиться на продолжительный переход пешком, не ощущая жгучей усталости. Он понимал, что это не пройдет ему даром, когда восемь часов спустя действие наркотика ослабеет и вернется мучительная боль от перенесенного напряжения, но был готов заплатить эту цену.