Ночные птицы
Шрифт:
Слова всколыхнули неприятные воспоминания. Когда случается что-то неприятное, кажется, что со временем все проходит и забывается. На самом деле нередко оно просто прячется, как черная болотная трясина под нежной зеленью травы, что вырастает на ее поверхности. Но чуть тронь и тут же забурлят, заухают мутные недра, вспучатся зловонные пузыри. Никуда боль не делась, только спряталась. И Лана сейчас чувствовала, как обида черными пузырями поднимается из глубины души, куда она ее запрятала и делала вид, будто ничего не случилось.
— Он…?
— Нет, я убежала. Он пьяный был. Сильный, но плохо соображал. Я дергалась, пыталась вырваться
Еще бы он не понимал. Сколько раз звучала эта фраза под бледным светом Ильки: «он мне друг». Он ей друг, она ему вынужденный друг. Он сам, уже только став достаточно взрослым, научился понимать, что мужчины и женщины смотрят на дружбу очень по-разному. Особенно, юные. Но пусть он понимал, как возникла проблема, это не уменьшало тихую ярость, что тлела в глубине сердца. При мысли, что какой-то парень хватал ее, трогал, подминал, чтобы сделать своей, ему хотелось рычать. И тихая ярость разгоралась, подобно тому, как тлеющий глубоко под торфяниками уголек может разрастись в поглотивший половину страны пожар.
— Он из Гелиона?
— Да. Это Олаф. Парень, что взял меня в труппу. Но, если ты хочешь как-то, — Лана повернулась к Ардену и обняла его ладони своими, — не надо. Все-таки я убежала. Кроме того, я многим ему обязана, да и, наверное, я сама виновата. Мне стоило понять раньше, что для него это не просто дружба.
— Тебе стоило сломать ему нос.
— Возможно, я так и сделала, — рассмеялась Лана, — я так быстро убежала, да и не до того было, чтобы присматриваться.
— Все равно. Я столько раз это слышал. Что надо было быть внимательнее, надо было носить другую одежду или взять с собой нож, или не выходить из дома после часа вечерней стражи. Но я-то тебе точно могу сказать, что это все чушь собачья. Люди просто очень боятся, что с ними может случиться беда. Поэтому им нужно придумать какую-то причину. Дескать, того бедолагу зарезали, потому что он что-то сделал не так, а я-то умный, я так не сделаю, поэтому со мной ничего и не случится.
— А ты многих зарезал бедолаг? — тихо спросила девушка. Она не убрала рук, но Арден почувствовал, как замерли, закостенели ее ладони в напряжении. Это был трудный вопрос, но ему не хотелось отшучиваться.
— Немало. Только бедолаг среди них не было. Были захватчики, были преступники, были те, кто хотел поживиться или поразвлечься за мой счет. Были головорезы и бандиты, захватившие мирные деревни и собирающие подати с лавочников. Много кого было, но бедолаг — ни одного. Не забывай, ягодка, Наита не терпит двуличия и лжи. Да, она бывает жестока, как жестоки смерть, холод и ночь, но справедлива. Люди забывают, что мы — Сыны ночи, и у нас есть свой кодекс чести.
Горечь обиды колола Ардена. Почему-то люди упорно считали их кем-то сродни попрошаек и воров, что поклонялись Триксу и не гнушались ничем. Для которых главное — веселье и выгода, в этом честь и слава. Но не выйдешь же на главную площадь Гелиона с глашатаем, чтобы выкрикивать оправдания. Он, вроде бы, свыкся с общественным мнением, но иногда все же вспоминалось.
—
— Поэтому ты сбежала?
— Ага. Забралась в обоз торгового союза и тряслась там несколько дней до Гелиона. Боялась, что найдут и выкинут посреди болот. Но обошлось. Когда въехали в город, я сбежала. А потом уже был Артисторий и совсем другая жизнь.
Арден смотрел как закатное солнце играет на лице девушки теплыми бликами, придав светлым зеленовато-карим глазам удивительную глубину. На его родине говорили «глаза, как озера». Множество раз слышал он этот оборот, он затерся, стал пустым звуком. Да и не встречал Страуд никогда такого. А сейчас смотрел и видел, ну вот же они — озера! Сияющие, полные прохладной глубины, в которых хочется если уж не утонуть, то окунуться с головой.
— Я рад, что в этой новой жизни ты встретила меня, — Арден потянулся вперед, чтобы поцеловать ее. Но Лана отстранилась. Это не был испуг или неприязнь, она просто медленно отодвинулась, глядя на него.
— Извини, — быстро шепнул Арден, вставая, — я не должен был.
Он отвернулся к костру, делая вид, что поправляет лежавшие там бревна. В голове бушевал пожар. Почему она отодвинулась? Он ей неприятен? Воспоминания о произошедшем в Нармарке? Какого же он свалял дурака, девчонка только из-под насильника вылезла, а он тут лезет со своими поцелуями. Но ведь это купание и вообще, ему казалось, он ей нравится. Но, видимо, тоже, как друг. Что ж, до Шафтена всего день пути. Как-нибудь переночуют и завтра к вечеру уже будут в городе.
Страуд повернулся и увидел, что сияющие озера глаз исчезли. Лана сидела, сжавшись. Какая-то маленькая и напуганная и, не отрываясь, смотрела на пляшущее пламя костра. Солнце уже ушло за горы, и в темноте огонь казался особенно ярким. Ардену захотелось провалиться под землю. Неужели он сам сотворил это. Больше всего в Лане ему нравилась ее живая энергия и открытость, какое-то ощущение доверия миру. А сейчас ее словно выключили. Нет, никогда больше он не полезет к ней. В конце концов в мире так много вещей, на которые просто приятно смотреть. Он же не хочет уложить в постель закат. Ну вот и тут, порадует глаз и довольно. На его век девиц хватит.
А Лану мучили мысли о том, что она обманывает Ардена. Казалось бы, все так просто — найди подходящий момент и все расскажи, но момент все не находился. А может она просто настолько боялась рассказать правду, что сама придумывала все эти преграды. Она так переживала из-за своей лжи. Ну пусть не лжи, разве можно назвать ложью, когда ты просто не рассказала всю правду? Но как бы не пыталась Лана убедить себя в том, что это не ложь, внутри она все равно чувствовала себя обманщицей. И чем дольше она молчала, тем сложнее было признаться. Но дальше так точно продолжаться не может. Сначала она ему все расскажет, а потом пусть сам решает хочет он с ней после этого целоваться или нет. Если, конечно, какое-то «потом» будет.