Ночные рассказы
Шрифт:
Теперь фон Леттов не отводил взгляд со своего противника.
— Я всегда считал, — сказал он с расстановкой, — что принёс своей родине больше пользы, продолжая сражаться на коленях, а не умерев стоя.
— А я, — ответил Джозеф К.,- как человек и как писатель предпочитаю прочно стоять обеими ногами на самом дне, вместо того чтобы болтаться кверху задницей на поверхности. Как старый моряк могу рассказать вам кое-что о сладости осознания того, что дальше тонуть уже некуда. Когда-то, — продолжал он раздражённо, откинувшись в кресле, — могу вам сказать, господа, я написал книгу об одном своём путешествии, которое я предпринял как раз по этим же местам, где мы с вами едем сегодня, и в эту книгу я вложил всю свою душу, она стала настоящим выражением меня самого, и поэтому в ней, конечно же, была и ложь, и правда, и за правду публика грозилась поджарить меня на медленном огне, а за ложь
Даже в тот момент, когда фон Леттов схватил пожилого человека за отвороты пиджака, поднял его из кресла и притянул к себе, лицо генерала было по-прежнему невыразительно и голос не изменился.
— Какие вымыслы? — спросил он.
Повиснув в железной хватке, но без малейших признаков страха, Джозеф К. оперся о стол, чтобы сделать вдох.
— Ваши писания, господин обер-фельдмаршал, в своей… основе — не сдержанный и по-немецки основательный отчёт о том, как вы верою побеждали царства, творили правду, заграждали уста львов, угашали силу огня, избежали острия меча и стали военным героем. [8] Нет, ведь главное положение ваших сочинений состоит в том, что негры любят нас, что они гордо, весело, с песней на устах сражались вместе с нами против собственной расы и дохли как мухи ради участия в нашей и, в особенности, в славной немецкой Мировой войне, тогда как правда состоит в том, что они шли в бой, подгоняемые немецким штыком, и с головами, забитыми пустыми обещаниями и религиозным вздором. В истории о добровольной войне чернокожих энтузиастов вы, господин генерал, показали себя большим лжецом, чем кто-либо из писателей.
8
Ср. Евр. 11: 33–34.
На мгновение Дэвид испугался, что фон Леттов свернёт пожилому человеку шею, потому что за внешним самообладанием генерала почувствовал волну слепой ярости. Но генерал лишь напряжённо смотрел Джозефу К. в глаза. Потом он отпустил старика, и тот плюхнулся назад в кресло.
— Иногда, чтобы увидеть истинный смысл политики, — сказал фон Леттов, и теперь Дэвид услышал новые нотки в его голосе, какой-то отголосок вековой усталости, — нужно надеть маску военного.
— А также вашу форму, — продолжал торжествующе Джозеф К.,- и эти впечатляющие украшения Weihnachtsbaum? [9] Господин генерал, вы — здесь, среди наций, которые дали последний пинок Германии, среди людей, которые терпят немецкую форму только когда видят её за решёткой — или это своего рода продолжение маски? Мне кажется, что вы должны дать нашему молодому другу, нашей… математической овечке некоторое объяснение этому.
9
рождественской ёлки (нем.).
Сначала казалось, что фон Леттов с отвращением отстранился от компании, забрался в свой внутренний окоп и никогда не даст ответа. Потом он медленно, как будто читая заранее написанную защитительную речь, произнёс:
— Несколько немецких банков имеют свои интересы в этой железной дороге. Бельгийская сторона просила меня о том, чтобы я присутствовал на открытии. Я получил дипломатический иммунитет, и форму я надел по их просьбе. Таким образом, все формальности соблюдены.
Во взгляде Джозефа К. появилось нечто похожее на искреннее восхищение.
— Потрясающе, — воскликнул он, — ловко! Конечно же, всё это чтобы успокоить акционеров. Умиротворяющее присутствие старого льва. И наплевать, что у него больше нет армии, нет власти, нет зубов, лишь бы он присутствовал и рычал, вызывая воспоминания о резне масаев в Маре, резне жёлтых в Китае — вы ведь служили в Китае, не так ли, господин генерал? — о сомалийцах у Дар-эс-Салама, о кучах трупов соответствующих цветов кожи, так выпьем же за искренность, господа. Официант, ещё шампанского!
Принесли новую бутылку, и принесли её быстро и беззвучно, как и следовало ожидать, и только Дэвид обратил внимание, что принёс её уже другой официант, и что форма на нём была слишком, слишком тесная, и что бутылку он нёс горлышком вниз.
Генерал открыл бутылку и разлил шампанское, и в возникшей вслед за этим паузе Дэвид взглянул на девушку. Её глаза встретили его взгляд, и он понял, что всё это время она наблюдала за ними, при этом у него возникло странное ощущение, что она, ничего не понимавшая, впитала в себя всё сказанное и сделанное в этом вагоне и что он на самом деле говорил всё, обращаясь к ней, или, во всяком случае, имея её в виду, и впервые в жизни Дэвиду пришло в голову, что, возможно, он всегда, даже обращаясь к другим мужчинам, или к аудитории, или к самому себе или в безвоздушное пространство, потаённым уголком своего сознания мысленно обращался к некой невидимой женщине.
Атмосфера в вагоне стала враждебной, и тем не менее в этой враждебности чувствовалось присутствие каких-то объединяющих обстоятельств, как будто у этой троицы и помимо их путешествия было что-то общее, пока что не ставшее явным. Именно Джозеф К., писатель, смог найти слова для выражения этой общности.
— Мы, — сказал он, — следуя призыву Его Королевского Величества, постепенно достигли нового, прояснённого состояния и тем самым подтвердили то, что я сформулировал ещё лет тридцать назад, а именно, что путешествие в сердце тьмы может стать также и продвижением к свету. Только что обнаружилось, что я — не неизвестный репортёр, который докапывается до истины, а известный писатель и специалист в… искажении истины. Выяснилось, что фон Леттов Форбек — не непобедимый тевтон, но, напротив, военнопленный с дипломатическим иммунитетом, своего рода презент для акционеров. И оказалось, что наш юный Давид — отнюдь не лист чистой бумаги с несколькими алгебраическими закорючками, а пытливый молодой воин, который, встретив Голиафа лжи, не… чувствует перед ним страха.
— У меня, — сказал генерал, как будто и он на мгновение несколько подобрел, — есть знакомая, которая утверждает, что правду о человеке можно узнать по его маске. Имеется в виду, — продолжил он, поясняя, и Дэвид вдруг увидел его таким, каким он перед сражением немногословно и убедительно мог излагать план действий, — что выбором маски человек раскрывает истинную суть своей стратегии.
— Этой вашей знакомой, — сказал Джозеф К.,- следовало бы стать писательницей, потому что она более права, чем сама может себе представить. Всё дело в том, что маска — это и есть окончательная правда. И не потому, что она раскрывает то, что за ней скрыто, а потому что за ней и кроме неё обычно ничего нет. Это же можно сказать о чём угодно в жизни. Это можно сказать о вас и обо мне. И конечно же это относится и к литературе. Я сам, — продолжал он, и тут внезапно интуиция подсказала Дэвиду, как иногда случалось при решении математической задачи, что истинная правда об их хозяине, поведавшем, что он зарабатывает себе на жизнь, работая иллюзионистом, состоит в том, что ему самому не хватает иллюзий, — я сам когда-то сформулировал это короче и яснее других — истинная суть повествования никогда не находится внутри него, она всегда снаружи, в его, так сказать, форме. Таким образом, истинная суть этого путешествия — сам поезд и три тысячи километров пути. Полная истина о вас, господин генерал, это ваши медали, а о нашем юном Дэвиде — это его откровенная наивность.
— А вы, господин Джозеф К.,- спросил Дэвид. — В чём состоит полная истина о вас?
— Истина обо мне — это… моё лицо, — ответил пожилой человек. — В наши времена художнику, чтобы выставить себя на продажу, приходится заботиться о своём внешнем виде, и какую же злобную шутку сыграла со мной судьба, хотя, может быть, это и весьма символично: теперь, после шестидесяти семи лет тяжких трудов, невообразимых разочарований и… высокохудожественного пьянства, я наконец вылепил себе лицо, эту интригующую и неотразимую физиономию, которая в театре жизни производит впечатление даже на галёрку, и вот, — тут его голос сорвался на хрип, — я окончательно впал в маразм и не могу вспомнить собственную роль.
— Меня удивляет, — сказал Дэвид задумчиво, — что правда, если она находится снаружи, проявляется только когда люди оскорбляют друг друга, или ведут Мировую войну, или строят три тысячи километров железной дороги. Я хочу сказать: если она находится снаружи, то её должно быть заметно сразу.
И ещё меня удивляет, что мы — или, во всяком случае, вы, господа, — сегодня вечером как будто надели несколько масок одну поверх другой, в то время как Африка, которую, на мой взгляд, представляет ваша служанка, не произнесла ни слова и тем не менее остаётся тем, за кого она всегда себя выдавала. Я начинаю думать, — продолжал Дэвид, почувствовав, что он вдруг разволновался и голос его сбивается, — что этому континенту — в отличие от Европы — нечего скрывать.