Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945
Шрифт:
И вот, когда видишь такого человека в минуту душевного потрясения, в час беды, тебя пронизывает не только чувство огромного уважения перед скорбью, естественной, не наигранной, перед этой благородной сдержанностью, исполненной мысли, перед умением держаться. Впрочем, это, видимо, не то чтобы умение, а нечто врожденное, что-то вызревшее вместе с ним, с человеком, – его взгляд, его речь, его лицо, манеры, они цельны, как монолит. И ты, в свою очередь, рядом с ним будешь тоже естественным, без притворства. Ибо его скорбь сделалась твоей скорбью. Такой была Мери Авидзба. Я бесконечно уважала и любила ее. И всегда знала, что
Случилось так, что после всяческих личных, семейных передряг я серьезно заболела. Навалилось на меня столько разных недугов, что можно было растеряться и потерять смысл жизни. В этот момент Мери буквально закидала меня письмами.
«Олечка, – писала она, – как поднимется моя мама, так приеду к тебе. А пока… Не падай духом. Сильные боли… Они должны быть, так как это связано с нервными корешками. Ты с этим справишься, знаю. Что касается операции, то немедленно. Поверь врачам – и все будет хорошо. Пусть оперируют. Не возражай, врачи помогут. Своим девочкам передай, что они должны тебе помочь своими успехами в школе и серьезным отношением к жизни. Главное, не волнуйся и не бери дурное в голову…»
В других письмах Мери приводит десятки примеров исцеления с помощью операций. Только в одном она не утешала меня, а готовила к худшему – это в отношении болей в позвоночнике. Она хотела видеть меня сильной, терпеливой…
«Ты крепкая женщина, – убеждала меня Мери, – все, что ты прошла в войну и после, не каждый сможет перенести. Ты всегда должна помнить, что у тебя есть дети и ты должна быть им советчицей всегда. Ты у них одна… Вспомни, что ты говорила мне перед операцией, и примени к себе сейчас…»
Бывают в жизни такие дни, которые не сливаются с другими, а стоят отдельно, как острова. И потому их помнят всю жизнь. Таким для Мери оказался день, когда она впервые после операции вышла за калитку дома, чтобы совершить самостоятельную прогулку. День угасал. Белые облака, подгоняемые ветром, бежали по синему небу. Сердце забилось быстро-быстро от счастья, что она идет. «Ну и пусть тяжел корсет, – думала Мери, – пусть я закована в него, но я же иду!»
Мери шла к набережной – увидеть море, послушать плеск волн. Смеркалось. А она все шла и шла подальше от городского шума. Подошла к самой воде, полюбовалась блеском воды, перевела взгляд на вершину горы, сверкавшую разноцветными огнями модного ресторана.
«Какой ценой… Какой ценой!» – подумала Мери. Она возвращалась тогда, в сорок шестом, из госпиталя с горем в душе. И ничего не надо было: ни розовой пены олеандров, ни кожистых листьев магнолий, ни роз, ни пряного аромата душицы, расцветшей на выжженном солнцем бугре возле дома. Она была прикована к постели. А теперь вот гуляет. Боже, какой страшной ценой вернулась к ней жизнь! Чудо движения, чудо земли и неба и Черного моря. Она стояла у моря, глядела вдаль и думала о своей жизни. Мимо прошел старик, окликнул ее и низко поклонился. Мери засмеялась, вспомнив вдруг, что он был самым ярым ее противником, когда она решила уехать из дома учиться на летчицу.
– Хафиз, – сердито говорил он отцу Мери, – держи дочь в руках, не пускай в Россию. Там вольные нравы. Какой же дурной пример она подаст другим девушкам!
Хафиз Ахмедович рассердился на дочь не на шутку:
– И не думай даже! Не женское это дело – летать.
И запретил ей выходить из дому. И тогда всегда милая, покладистая дочь вдруг заартачилась:
– Хочу летать! Буду летать!
Мери плакала, не вставала с постели, отказывалась от еды.
– Доченька, – уговаривала ее мать, – ты же в консерваторию собиралась. Ты так хорошо на скрипке играешь.
– Нет, нет, нет! – ничего не хотела слушать Мери.
Отец не отступал от своего решения. Пришли ребята из ЦК комсомола. Уговаривали, доказывали. И мать, Милена Алиевна, которая твердила, что стыдно девушке покидать отчий дом, вдруг робко сказала мужу:
– Хафиз, новые времена пришли. Отпусти дочь. Не отпугивай детей от нас.
И Хафиз Ахмедович скрепя сердце согласился:
– Езжай…
В 1935 году Мери приехала в Батайск, в 1-ю авиашколу Гражданского воздушного флота. Ее радушно встретили русские девушки, приехавшие раньше, – Дина Никулина, Люся Горбачева, инженер эскадрильи Татьяна Алексеева, инструктор Евдокия Бершанская.
Тогда никто из них не знал, что Бершанская станет командиром женского авиаполка, Алексеева – инженером эскадрильи, Никулина – командиром эскадрильи, Горбачева – летчицей, а Мери в этом полку – штурманом. И пройдет каких-то шесть лет…
А пока Мери со страстью приступила к учебе.
Жили тогда трудно. Стипендии не хватало. А Мери получала от своей республики дополнительную денежную дотацию. Той дотацией пользовались все девчонки женской эскадрильи. Она сама предлагала помощь. Делала подарки подругам ненавязчиво, между прочим, незаметно и необидно. В семье примирились с выбором Мери, даже гордились ею. И постоянно ждали, когда она приедет. Это была счастливая большая семья. Музыка, танцы, веселье никогда не покидали дом. «Никогда не состарится тот, кто живет с песней», – любила повторять мать. Мери была быстроногая, веселая, общительная. Юноши вздыхали по ней. Но она оставалась одинаково ровной и приветливой со всеми…
Но летчицей Мери была недолго. В Сухуми закрылся аэроклуб. И тогда ЦК командировал Мери в Военно-инженерную академию имени Жуковского, но вечная история: не желали там женщин принимать. И быстренько откомандировали Мери в Военно-медицинскую академию. Ничего не оставалось Мери, как согласиться. Она была уже на втором курсе, когда началась война. «Медик я еще никакой, – подумала Мери, – а вот летчицей смогла бы стать». И она написала письмо Герою Советского Союза М. Расковой. В ожидании ответа дежурила в команде МПВО, тушила «зажигалки», патрулировала по улицам. А в тот день она ждала своего друга, который хотел проводить ее на поезд. Мери ехала к Расковой. Кто-то постучал в дверь.
– Да-да, – обрадовалась Мери, – входи.
В комнату вошел соседский мальчишка.
– Тетя Мери, мне ску-учно, – заканючил он. – Мама ушла, пойдем гулять, а?
Он умоляюще смотрел на Мери. И ее доброе сердце дрогнуло – не умела она отказывать детям. Взглянув на часы, подумала: «Еще есть время…»
Они разминулись. Мери отошла только на квартал, как заревели сирены воздушной тревоги…
Когда Мери выпустили из бомбоубежища и она подошла к общежитию, то увидела только груды камней. Вокруг суетились бойцы спасательного отряда. Мимо проносили носилки. Мери взглянула на неподвижно лежащего на них человека и отшатнулась. Не может быть! Это был он! Первая потеря близкого человека. Тогда казалось ей, что свет померк.