Ноги из глины
Шрифт:
— Сэр, у нас всех был тяжелый день, — сказал Моркоу.
У Ваймса опустились плечи.
— Да, конечно, — пробормотал он. — Завтра… ты, Моркоу, проверишь городских големов. Если они замышляют что-то, я хочу знать, что именно. А ты, Задранец… ты осмотришь ВЕСЬ дом старика на предмет мышьяка. Но почему-то я очень сильно сомневаюсь, что ты его там найдешь.
Ангва вызвалась проводить Шельму до дома. Шельма очень удивилась, что командор Ваймс и капитан Моркоу нисколечко не протестовали. Ведь Ангве придется возвращаться в одиночестве, а
— Ты не боишься? — спросила Шельма у свой спутницы, идущей вместе с ней сквозь сырые облака тумана.
— Нет.
— А мне кажется, что из тумана вот-вот выскочит какой-нибудь убийца или насильник. Ты вроде говорила, что живешь в Тенях?
— А, да. Но ко мне уже давно никто не пристает.
— Может, потому, что боятся твоих доспехов?
— Может, — пожала плечами Ангва.
— Неужели в этом городе наконец научились уважать стражников?
— Возможно.
— Э… Слушай, извини за вопрос… но ты и капитан Моркоу?…
Ангва вежливо ждала.
— …Э…
— О да, — наконец сжалилась Ангва. — Мы — «э»… Но я снимаю жилье у госпожи Торт, потому что в таком городе, как этот, очень важно иметь собственный угол.
«Куда труднее найти хозяйку, симпатизирующую нам, существам со СПЕЦИФИЧЕСКИМИ запросами, — добавила про себя Ангва. — К примеру, ручки на дверях должны быть такими, чтобы за них можно было ухватиться когтями. И открытые каждое полнолуние окна — тоже немаловажно. Впрочем, мне это удалось».
— Понимаешь, хочется иметь место, где ты можешь побыть сама собой. В штаб-квартире постоянно пахнет носками.
— А я остановилась у своего дяди Руколома, — призналась Шельма. — Там не очень хорошо. Все время говорят о шахтах.
— Ну а ты в беседах не участвуешь?
— А что говорить о шахтах? «Я шахтер в моей шахте, и моя шахта — моя вахта», — срифмовала Шельма. — После чего переключаются на разговоры о золоте, что, говоря по правде, еще скучнее.
— Я думала, гномы ЛЮБЯТ золото, — удивилась Ангва.
— От этих разговоров повеситься можно.
— Слушай, ты уверена, что ты гном? Извини. Это была шутка.
— Есть куда более интересные темы. Прически. Одежда. Люди.
— О боги. Но это же типично БАБСКИЕ РАЗГОВОРЫ!
— Не знаю, я еще никогда не вела БАБСКИЕ РАЗГОВОРЫ, — откликнулась Шельма. — Зато вдоволь поучаствовала в гномьих.
— В Страже все то же самое, — сказала Ангва. — Можно быть любого пола, но вести себя надо словно ты мужик. В Страже нет мужчин и женщин, а есть группа приятелей. Ты скоро узнаешь, что такое настоящий стражник. В основном говорится о том, сколько пива было выпито вчера, сколько было съедено карри и где именно тебя стошнило. Сплошные эготестероны. Тебе это быстро приестся. И будь готова к всякого рода намекам. В том числе не совсем приличным.
Шельма покраснела.
— Правда, с сальными шуточками вроде бы уже покончено, — добавила Ангва.
— Почему? Ты подала жалобу?
— Нет, напротив. Начала подыгрывать, и все разом прекратилось, — пожала плечами Ангва. — Представляешь, они вообще не смеялись. Даже когда я сгибала руку в локте. По-моему, так нечестно.
— Все это бесполезно, — вздохнула Шельма. — Здесь я тоже не приживусь. Я чувствую, что все… неправильно.
Ангва посмотрела вниз, на ее маленькую усталую фигурку. Симптомы были очень знакомы. Всем нужен свой угол. Хотя бы уголок, но зачастую этот уголок можно было отыскать только в собственном сознании. Как ни странно, Шельма ей нравилась. Возможно, своей искренностью. Или тем, что она была единственной, за исключением Моркоу, кто не нервничал, разговаривая с ней. Но все потому, что она НЕ ЗНАЛА. Ангва хотела сохранить это незнание словно маленькую драгоценность, однако бывают моменты, когда жизнь надо менять, как бы страшно это ни было.
— Мы сейчас неподалеку от улицы Вязов, — осторожно промолвила она. — Заглянем, э, на минутку. У меня есть кое-что, что тебе, может, пригодилось бы…
«И то, что мне уже не понадобится, — добавила она про себя. — То, что я не смогу унести, когда уйду».
Констебль Водослей смотрел в туман. Наблюдать — это он умел лучше всего, наблюдать и подолгу сидеть на одном месте. Абсолютно неподвижно, не шевелясь. За это его и ценили. В искусстве ничегонеделания ему не было равных. Если бы его позвали на мировой чемпионат по ничегонеделанию, он бы даже головы не повернул.
Вот и сейчас, подперев руками подбородок, он неподвижно смотрел в туман.
Туманные облака кружились под ним в хороводе, и отсюда, с высоты шестого этажа, могло показаться, что сидишь на берегу холодного, залитого лунным светом моря. Иногда высокая башня или кусочек крыши показывались из тумана, но тишина стояла абсолютная — все звуки скрадывались мутной пеленой. Время перевалило за полночь.
Констебль Водослей смотрел на туман и думал о голубях.
У констебля Водослея было мало желаний, и почти все они касались голубей.
Группа темных личностей двигалась сквозь туман подобно Четырем Всадникам Абокралипсиса. Вернее, «двигалась» — это слишком сильно сказано. Она ковыляла, хромала и ехала на колесиках. У одного из ковыляющих на голове сидела утка, а поскольку, за исключением этой единственной черты, он был практически нормальным, его так и звали: Человек-Утка. Другой постоянно кашлял и отхаркивался, и его, соответственно, прозвали Генри-Гроб. Еще один, безногий, катился в маленькой тележке, но его почему-то величали Арнольдом Косым. А четвертого именовали Старикашкой Роном, и у него в домашних любимцах ходил Запах, забыть который было невозможно.
Еще Старикашка Рон вел на веревке рваноухого, пыльно-коричневого цвета двортерьера, хотя, говоря по правде, трудно было определить, кто кого вел. Периодически веревка натягивалась, раздавался гневный окрик: «Сидеть!», и кто-то один покорно исполнял приказ. Собаки-поводыри для слепых и даже для глухих — дело весьма распространенное, ими никого не удивишь, но во всей множественной вселенной Старикашка Рон являлся единственным счастливым хозяином пса разумного, трезвомыслящего.
Нищие, ведомые собакой, направлялись к темному проему под мостом Призрения, который они называли своим домом. По меньшей мере один из них называл его «домом», а остальные кто как: «Харк харк ХРРаарк тьфу!», «Хе-хе-хе! Ух ты!» и «Разрази их гром, десница тысячелетия и моллюск!»