Ногин
Шрифт:
Огромная ответственность легла на плечи Макара: он был облечен всеми полномочиями большевистского центра. Он налаживал связи Урала с Санкт-Петербургом, Екатеринослава, Харькова, Киева, Баку, Тифлиса с Москвой. Вешатель Столыпин разгромил почти все крупные комитеты, приходилось их формировать заново.
Макар беспрерывно колесил по стране, создавая ячейки и группы. Он по ночам пробирался на явочные квартиры и по крупице собирал воедино уцелевших от ареста большевиков. Но это был почти сизифов труд неутомимого подпольщика: все, что он создавал с таким напряжением сил, держалось до очередного провала — неделю, месяц, два. Появлялись прекрасные товарищи — молодые, готовые на любой подвиг для партии. Но проходило
Макар держался. Но иногда отчаяние душило его. И в эти дни каждый, кто выражал хоть малейшее понимание задач партии — нелегальных, легальных, думских, чисто просветительных, — казался ему нужным человеком. Главное, лишь бы тот не отрицал существования самой партии, ради которой он отдает без колебания всю свою жизнь.
Может быть, Макар переоценивал гнет реакции, полицейский сыск, тюремное ярмо или ужасы каторги? Может быть, ради спасения партии он искал связей с людьми, которым Ленин никогда не мог доверять? Такой вывод напрашивается.
Ясно одно: когда Макар благополучно добрался до Парижа в конце декабря 1909 года и встретил в кафе на улице д’Орлеан Новый год вместе с Дубровинским и Вилоновым, непримиримость Владимира Ильича казалась ему излишней.
Иннокентий вполне разделял взгляды Макара, как и другие практики. Никифор Вилонов отмалчивался: его больше интересовала драка с Богдановым и Луначарским. Месяц назад он разорвал с их школой на Капри, приехал в Париж и помог Ленину раскрыть все ухищрения каприйских отзовистов, которые докатились до фракционной борьбы. Да и чувствовал он себя плохо: чахотка валила его с ног, неумолимо подступала его «лебединая песня». А он хотел написать философскую книгу, книгу заветную, изложенную боевиком-практиком, которого революционный марксизм привел к коммунистическому познанию мира. Он отказался, от работы в ЦК, хотя его прочили избрать кандидатом, скоро уехал в Швейцарию, в Давос, лечился там, но безуспешно.
1 мая 1910 года, когда демонстранты несли по курортному городку красные знамена и пели «Интернационал», Никифор Вилонов лежал в гробу…
Через три года не стало и Иннокентия Дубровинского: в ночь с 19 на 20 мая 1913 года он, отбывая ссылку в Туруханском крае, утонул в Енисее…
Набрасывая воспоминания о Дубровинском, Макар написал, что в дни январского парижского пленума ЦК оба они занимали вполне определенную позицию в борьбе за нелегальную партию. Но допускали «возможным вовлекать в ее ряды тех работников социал-демократов, которые признавали необходимость этой нелегальной партии, как из большевиков, так и из меньшевиков». Кроме того, им представлялось, что «из тех рядов, которые позднее могли приблизиться к большевикам», непременно надо изгонять заведомых меньшевиков-ликвидаторов.
И Владимир Ильич писал в «Заметках публициста», что он «готов был тогда помириться… даже с чрезмерными уступками, раз линия партии этим не подрывалась, раз уступки не вели к отрицанию этой линии, раз уступки служили мостками для привлечения людей от ликвидаторства и от отзовизма к партии». Но он находил уступки чрезмерными и боролся из-за меры уступок.
Эта «мера уступок» и определила расстановку сил на пленуме. Драка велась несусветная, и Макар с Иннокентием шли дальше Владимира Ильича в уступках. Владимир Ильич сообщал Горькому, что на этом — «долгом пленуме», — три недели маета была, издергали все нервы, его тысяч чертей!»
Какой-то крупный осведомитель, возможно провокатор Житомирский, доносил в департамент полиции, как определились фракционные течения на январском пленуме 1910 года.
Первое течение было представлено центральным органом партии — газетой «Социал-Демократ». Это Ленин. К нему примкнул Плеханов. Их лозунг — «бить направо и налево, то есть меньшевиков-ликвидаторов и большевиков-отзовистов. Они стоят за восстановление подполья, как главного руководящего рычага русской революции».
Течение второе — «голосовцы»-ликвидаторы. Их лозунг — «борьба за легальность», ликвидация подпольных организаций.
Течение третье — примиренческое. Оно представлено Троцким и его венской газетой «Правда».
К нему примыкают Макар и Иннокентий. Их задача— «во что бы то ни стало примирить два первых течения и заставить их работать вместе, хотя ни первые, ни вторые этого не желают».
Течение четвертое — отзовизм. «Оно не имеет никаких опорных пунктов в России и живет только за счет борьбы всех первых течений».
Латыши поддерживают Мартова, поляки — Ленина, «бундовцы — туда и сюда».
Но этот же осведомитель подчеркивал, что Макар и Иннокентий являются представителями «чистого большевизма». В общеполитических и тактических вопросах они решительно ни в чем не расходятся с Лениным. Однако не всегда соглашаются с ним в вопросах организационных. И если их постигнет неудача в России, они немедленно сольются с группой Ленина.
Осведомитель не отметил шатаний Каменева, Зиновьева, Рыкова, Любимова и не понял такой простой вещи: Троцкий болтал о единстве партии, а на самом деле всячески выгораживал ликвидаторов. И путал все карты на пленуме, чтобы получить субсидию для своей венской «Правды». Он вел себя «как подлейший карьерист и фракционер», — писал о нем Владимир Ильич. А Макар и Иннокентий были озабочены единством партии. И они проголосовали против выдвижения кандидатуры Троцкого в Центральный Комитет.
С первых же дней стало ясно, что объединить на пленуме всех — мечта несбыточная. Надо было искать компромисс. И его искали три недели. «На пленуме для дипломатии действительно было место, ибо партийное объединение партийных большевиков и партийных меньшевиков было необходимо, а без уступок, без компромисса оно было невозможно», — писал Ленин.
По настоянию Владимира Ильича пленум осудил ликвидаторство и отзовизм. И меньшевикам были поставлены условия: полное разоружение, то есть прекращение фракционной газеты, кассы и раскола за границей; лояльное проведение борьбы с ликвидаторством, подчинение большинству в редакции «Социал-Демократа» и содействие ЦК в России.
Но на все другие решения легла печать компромисса и примирения. Большевики пошли на серьезные уступки. Они закрыли свою газету «Пролетарий», распустили свой заграничный центр и передали все его имущество объединенному ЦК. Пленум счел возможным дать субсидию газете Троцкого и признал право на существование литературной группы «Вперед», созданной отзовистами.
Согласились большевики передать и свои деньги ЦК. Правда, только сорок пять тысяч рублей. А четыреста тысяч остались в ведении Ленина. Но расходовать их он мог лишь с согласия «моральных держателей», которыми были объявлены немецкие эсдеки Карл Каутский, Август Бебель и Клара Цеткин.
Наконец в Русское бюро ЦК избрали «семерку»; в нее от большевиков вошли Макар и Мешковский. Иннокентий занял место в «пятерке» Заграничного бюро ЦК.
Пленум закончился, Макар уехал в Москву. И… все пошло по-прежнему, как и после Объединительного съезда в Стокгольме: меньшевики со своей линией, Ленин — со своей. Меньшевики поступили вероломно: они не закрыли свой «Голос». Больше того, они напечатали в нем позорный «манифест» шестнадцати ликвидаторов, которые без всяких обиняков ставили крест на РСДРП. И среди этих жалких подголосков буржуазии первую скрипку вел почти забытый Макаром старый его знакомый Сергей Цедербаум.