Ногин
Шрифт:
Мертвым лесом так же стояли вышки, по мазутным лужам с гиком бегали голодные ребятишки, а партийные вожаки хлопотали о соблюдении «декабрьского договора» 1904 года. Но снова появился «Бакинский рабочий», и голос его звучал уверенно.
Алеши Джапаридзе не было — он уехал в Ростов и руководил там донской организацией большевиков. Встретил Макара Шаумян. Они сблизились на Лондонском съезде и могли обо всем говорить открыто.
— Знал я вас Вершининым и Макаром, как прикажете именовать теперь? — спросил Степан.
— Петр Дмитриевич Шидловский, прапорщик запаса. Паспорт в полном порядке, — улыбнулся Виктор Павлович. — Но для вас —
— Так вы опоздали, товарищ Макар: Коба взят вчера. Сейчас он в Браиловской тюрьме, и свидания с ним исключены.
Макар на трех собраниях бакинских большевиков рассказал о январском пленуме ЦК, о вероломстве Михаила, Романа и Юрия и возвратился в Москву.
Фрумкин отказался войти в ЦК. Теперь Макар ожидал со дня па день приезда Иннокентия из Парижа. Но и с ним составлялась лишь «четверка» ЦК: Ногин, Дубровинский, Милютин и Малиновский: пятого, шестого и седьмого не было.
После очередной встречи с Малиновским — на Ходынском поле, в начале мая — охранка ринулась за Макаром. Каким-то особым чутьем подпольщика он уловил, что вокруг него замыкается очередное полицейское кольцо. Стали ему чудиться подозрительные шорохи, вкрадчивые шаги, бегающие глаза филеров. Товарищи из МК забили тревогу: кто-то видел засады на вокзалах, кого-то останавливали шпики у московских застав. Макару посоветовали срочно ликвидировать явочную квартиру у Астрахановой.
13 мая 1910 года он отправился в Проточный переулок получить на квартире новую явку и переписку с Парижем. Навстречу ему попались три лихача с тремя парочками. Он мельком глянул, но не успел рассмотреть, что увозили на лихачах Ермакову, Астраханову и их подругу Валентину Тихобразову: они были взяты на улице двадцать минут назад.
Он подошел к дому, но предчувствие неминуемой беды заставило его пройтись раз-другой во всю длину переулка. Казалось и удивительным и странным, что в парадное, где жила Астраханова, одиночками и парами входили курсистки. Но никто не возвращался, словно там собиралась сходка, о которой он ничего не знал. Позднее выяснилось, что Астраханова не ждала Макара в тот день и назначила подругам принес!и ей деньги для студенческой экскурсии на Кавказ. Девушки входили в квартиру, а там была засада.
Дворовые мальчишки — поборники правды и лютые враги всех «легавых» — мигом сообразили, что дело неладно, и устроили свою «засаду». Они кинулись к Макару и стали ему говорить, что в доме полным-полно шпиков. Он сбросил пальто, чтоб удобней было бежать. Но наперерез ему вышли трое, и сопротивляться не было смысла.
Охранка разыграла красивый «спектакль». Пречистенскую каталажку забили курсистками; Ольгу, Анну и Валентину увезли на Малый Гнездниковский, Макара на время отправили в Мясницкий полицейский дом, рядом в камеру приволокли Малиновского.
На исходе дня Макар услыхал, как сосед крикнул ему в открытую форточку:
— Коллега, вы меня слышите?
— Да.
— Придется ли свидеться? Боюсь, что нет. А я и фамилии вашей не знаю. Назовите ее!
— Ногин, — приглушенно ответил Виктор Павлович, еще не догадываясь, что его выдают охранникам.
— Вспомнил! Я вас знаю! Я встречался с вами в Петербурге, интересуясь вопросами социального страхования, — продолжал кричать Малиновский.
— Вы путаете! — Ногин возмутился такой неконспиративности соседа. — Я не знаю вас и никогда с вами не встречался!
Но было поздно.
На допросе Виктор Павлович не отрицал, что он Ногин, благо порочащих документов у него не обнаружили. Он попросил освободить Ермакову, Астраханову и Тихобразову:
— Девушки непричастны — верьте слову вашего давнего «клиента». А Ольга Ермакова — моя невеста. Женюсь, как только убегу от вас!
Ольгу освободили через две недели. Она успела повидать Виктора и принесла ему букет цветов — васильки и петунью. И в тот же день показали ему приговор: снова Тобольская губерния. А в мотивировочной части охранники написали: «Ногин В. П., мещанин г. Калязина, Тверской губ., род. 2 февраля 1878 года в Москве; без определенной профессии, живет исключительно на партийное содержание. Принадлежит к «верхам» РСДРП и является одним из наиболее доверенных и авторитетных представителей заграничного партийного центра».
— Писать вы умеете, — сказал Ногин жандармскому полковнику, — у вас отличные филеры, и боюсь, что нашей выучки — эсдеки-провокаторы… Ну что ж, Тобольск так Тобольск! Это уже родной край!..
Везли Виктора Павловича в кругу уголовников по какому-то нелепому маршруту: поездом — до Самары, пароходом — на Казань и Пермь. Тягостно было в пути, но какую-то радость доставляли книги. Варвара Ивановна подарила ему в дорогу «Изречения» Конфуция. И отчеркнула карандашом место о друзьях: «Полезных друзей три, и вредных три. Полезные друзья — это друг прямой, друг искренний и друг много слышавший. Вредные друзья — это друг лицемерный, друг льстивый и друг болтливый». И приписала на полях книги: «А самый мерзкий друг тот, ежели он предатель. Смотри, Витенька, не завелся ли такой у тебя?» Всех друзей перебрал Виктор в уме. Но такого в Москве не обнаружил.
Ольга передала ему две книги Сванте Аррениуса— «Физика неба» и «Образование миров». Он прочитал их на этапе и написал Ольге из Тюмени: «По приезде на место я думаю самым серьезным образом засесть за книги. Последствия продолжительного периода, в течение которого я лишь строил планы о том, как буду заниматься, а сами занятия все откладывал, уже чересчур ясны и неприятны, чтобы можно было откладывать дальше… Сколько у меня пробелов, и как много надо наверстывать! Вот, например, читая Аррениуса, я увидел, что не знал самых элементарных вещей, хотя и занимался этим вопросом давно. Правда, у него много новых, оригинальных взглядов, но все-таки как-то не по себе, когда обнаруживаешь свои недочеты. Что делается на белом свете за последнее время? С тех пор как я уехал из Москвы, до меня не дошло буквально ни одного известия обо всем происходящем на земле. Напиши мне вкратце о наиболее интересном».
«Тюремный университет» в Тюмени длился ровно один месяц. 22 июля 1910 года Виктор Павлович был доставлен под гласный надзор полиции в Туринск и на другой день написал Ольге: «Здравствуй, моя милая, хорошая Олечка! Целую тебя крепко и много-много раз. Ну, вот я и «на свободе»: вчера мы прибыли сюда, и вчера же меня освободили. Местом для проживания мне назначили сам «город» Туринск. Исправник мне заявил, что никуда из города он не может меня отпустить, так как за мной должен быть «чрезвычайный» надзор. Я попросил его объяснить, чем такой надзор будет отличаться от обыкновенного, но он отмолчался. В деревне иногда совсем нет ни стражников, ни урядников, ни прочего начальства, а для меня «вследствие моей болезненной склонности к побегам» близкое соседство с начальством считается необходимым, здесь же всякого начальства вдоволь.