Ноготок судьбы
Шрифт:
Эта двойная смерть взволновала Окрию. Меня призывали в высший суд и после показаний, мной данных, меня больше не тревожили.
Связь между этими трагическими фактами навсегда осталась сомнительной и неустановленной. Так как г-жа де Ферлэнд не оставила наследников, то все имущество ее перешло к бедным, вместе с тем, что г-н де Нуатр, тоже бездетный, оставил ей по завещанию, в котором он отказал мне, в память о нем, бронзового кентавра, украшавшего вестибюль его дома, который держал в руке шишку из оникса».
Лакей вошел, хромая, и одну за другой зажег свечи в подсвечниках и большой канделябр, который он поставил на стол. Потом он растворил застекленные двери, чтобы закрепить наружные ставни. Ветер все продолжался. Снаружи доносился запах роз
Ноготок судьбы
Ж. Бинэ-Вальмеру
— Ну и случай, дорогой мой. Я уже читал в газетах! Черт побери, здорово вы принимаетесь за дело, когда что-нибудь начинаете!
Человек, к которому обращался Морис де Лери, был плотный мужчина, лет сорока пяти, широкоплечий, с правильными чертами лица и веселыми глазами. Морис де Лери разглядывал его, стоя на тротуаре на углу Кур ла Рен и улицы Баяр, под чудесным утренним майским солнцем, с тем восхищеньем, которое невольно испытываешь по отношению к кому-либо, кто, правильно рассуждая, должен был лежать на шесть футов под землей, а не шататься по парижским тротуарам. Ему повезло, этому Гастону Фарбо, и он имел право смеяться во весь рот своим добрым и веселым смехом, отчего делались морщинки у глаз.
— Ха, ха… если бы вы только знали! Честное слово, это была славная каша! Автомобиль вдребезги, шофер — в куски, и ваш покорнейший слуга в канаве, с этой царапиной, вот тут…
Концом пальца Гастон Фарбо тронул висок. Там виднелся кружок черного пластыря. Он продолжал:
— Пустяк, осколочек стекла, нежный и ласковый! Не перст судьбы, а ноготок, не правда ли?
Морис де Лери засмеялся в свою очередь:
— Замечательно! Поздравляю! Но, я думаю, вы теперь откажетесь от этих чертовых машин?
Говоря это, Морис де Лери инстинктивно подался назад. Тяжелый автомобиль, оглушая своим гудком, сверкая лаком и медью, едва не задел тротуар колбасообразно вздернутыми колесами, утыканными гвоздями, проскользнул в одуряющей вони, обогнал коляску, разделил двух прохожих и исчез. Фарбо любовно посмотрел вслед чудовищу. Он взял Мориса де Лери под руку:
— Отказаться от автомобиля? Это было бы слишком глупо, милый мой! Из-за несчастных случаев? О, наивность! Да ведь они — наша лучшая защита, если из них выходишь невредимым, понятно! Постойте, вам в какую сторону?
Морис де Лери указал направление. Гастон Фарбо потащил его за собой:
— Туда? Я провожу вас немножко. Но только перейдемте, на этой стороне можно изжариться!
Войдя в тень деревьев, Гастон Фарбо отпустил руку Мориса де Лери и с минуту помолчал.
— Вы ничего не говорите, Лери, но я знаю, что вы думаете! Вы думаете: «Этот толстяк Фарбо получил по заслугам. Он отчаянный головорез. Он всегда любил рисковать своей шкурой. Прежде это были лошади, теперь — автомобили, остается в запасе воздухоплавание». Но только это вовсе не так, дорогой мой! Если я люблю опасности, то совсем не потому, чтобы они мне нравились, а из предосторожности и от страха! Да, от страха!
Он вздохнул.
— Всякий раз, когда я рискую искалечиться или сломать себе шею, что со мной бывает часто, я это делаю не для удовольствия, смею вас уверить. Что поделаешь, у меня на этот счет свои мысли! Не смейтесь, я говорю вполне серьезно. Основная моя мысль — то, что каждый человек окружен известным количеством угрожающих ему опасностей. И необходимо расчленять, дробить силу подстерегающей нас страшной и таинственной грозы, чтобы она не обрушилась на нас одним ударом, а истощила себя в ряде слабых толчков.
Гастон Фарбо остановился. Казалось, он был в нерешительности и сожалел о сказанных словах. Вдруг он взял Мориса де Лери под руку и продолжал:
— Жизнь, что ни говорите, странная штука. Знаешь друг друга сто лет и никогда не поговоришь серьезно. «Здравствуй», «прощай», и все. Необходим случай. Так вот. Если вы обещаете не смеяться надо мной, я расскажу вам, как дошел до этих мыслей.
Морис де Лери кивнул утвердительно.
— Однажды, дорогой мой, лет двадцать тому назад… — двадцать пять, чтобы быть вполне точным, так как мне было тогда ровно двадцать, — мой приятель Максим Легран пригласил меня провести август месяц в Турени, у его родителей, в маленьком городке, где они проживали; он еще потом его так хорошо описал в своих романах. Предложение мне было по душе, и я его принял. В те времена я был спокойный малый и домосед. Я не любил ни физических упражнений, ни путешествий, ни спорта. Никогда не держал в руках ружья, не ездил верхом; что касается воздухоплавания или автомобилей, то об этом, конечно, не могло быть и речи. Возможность провести месяц в тихом и приветливом провинциальном уголке меня очень обрадовала. Подумайте, месяц праздности, отдыха, куренья, в обществе этого славного Леграна, самого благодушного малого, самого медлительного, какого мне только доводилось встречать! Слышали вы когда-нибудь, как он рассказывает своим ровным голосом одну из этих провинциальных историй, лукавых и очаровательных, которые ему так удаются?.. Однако вернемся к делу…
Я был очарован с первых же дней прибытия. Вместительный и удобный дом, веселые комнаты, светлые коридоры, старинная белая деревянная обшивка, отличная кухня, прелестный сад — один из тех огородов дедовских времен, где прогуливаешься вдоль шпалер. Семья Легран приняла меня дружески. Что касается его самого, то он рассказывал мне о своих литературных планах, снабжал отличными сигарами и водил по родному городку.
Он знал его до мелочей, иначе говоря, знал все истории, смешные стороны и причуды каждого обитателя. Он рассказывал мне семейную хронику всех окрестных семейств. Вы знаете, ведь Легран, несмотря на его сонный вид, очень тонкий и глубокий наблюдатель. Провинция же для того, кто умеет наблюдать, дает неистощимый материал. И типы, кажущиеся пошлыми, бывают иногда очень своеобразны. Словом, я развлекался великолепно.
Одним из самых любопытных лиц был, бесспорно, старый маркиз де Бриквиль. Он жил в красивом старом доме напротив Легранов, отделенном от них лишь довольно узкой улицей, и я каждый день видел, как г-н де Бриквиль выходит на свою ежедневную прогулку и возвращается в положенный час. Это был маленький, сухонький и чистенький старичок с седыми бакенбардами; я всякий раз смотрел на него с восхищением, так как он был достоин восхищения, этот г-н де Бриквиль.
Родившись в том же доме, где он жил, он там вырос, там женился, там же у него родились сын и дочь, которых он поженил тоже по соседству; вся жизнь г-на де Бриквиля протекала в совершеннейшем порядке. Он вполне отдавал себе отчет в этой особенности своей судьбы и гордился ею, так как приписывал ее своему благоразумию, предусмотрительности и уравновешенности. Г-н де Бриквиль был типом человека, с которым ничего не случается. Он никогда не ошибался в своих расчетах, планы его всегда удавались. Он не мог припомнить, чтобы что-нибудь застало его врасплох. Он никогда не подвергался опасности. События, выпадавшие на его долю, всегда бывали именно те, которых он ожидал и которые естественно должны были произойти. Все в его жизни было на своем месте, всем распоряжалась разумная и заботливая судьба.