Ноготок судьбы
Шрифт:
— Я вполне одобряю ваши намерения, господин аббат, — ответил я. — Если торжественная служба поразит ее душу (а ничто не может взволновать ее сильнее), она, пожалуй, выздоровеет безо всякого лекарства.
Старый священник тихо сказал:
— Вы, доктор, не верите в Бога, но ведь вы поможете мне, не правда ли? Вы позаботитесь, чтобы ее доставили в храм?
Я пообещал ему свою помощь.
Настал вечер, потом ночь; и вот зазвонил церковный колокол, оглашая жалобным зовом угрюмое пространство над белой, мерзлой пеленою снегов.
И на этот медный голос колокола покорно и медленно двинулись группами
Я взял четверых крепких мужчин и пошел вместе с ними к кузнецу.
Одержимая все еще была привязана к кровати и истошно вопила. Несмотря на отчаянное сопротивление, ее переодели во все чистое и понесли.
В освещенной, но холодной церкви было теперь многолюдно; певчие монотонно пели, труба гудела, служка звонил в колокольчик.
Поместив больную женщину и ее сторожей на кухне в доме священника, я ожидал подходящей минуты.
Я решил действовать сразу после причастия. Все молящиеся, мужчины и женщины, приобщились святых тайн, дабы смягчить суровость своего Бога. И пока священник совершал дивное таинство, в церкви стояла глубокая тишина.
По моему знаку дверь отворили, и четыре моих помощника внесли умалишенную.
Едва она увидела горящие свечи, стоящих на коленях людей, ярко освещенный алтарь и золоченую чашу, она стала биться с таким неистовством, что чуть было не вырвалась из наших рук; она испускала такие пронзительные вопли, что присутствующих охватил ужас. Все подняли головы, некоторые бросились вон из церкви.
Больная уже не походила на женщину; она корчилась, извивалась в наших руках, лицо ее было искажено, в глазах стояло безумие.
Ее подтащили к самому алтарю и крепко держали, притиснув к полу.
Священник выпрямился во весь рост и ждал. Заметив, что она перестала биться, он взял украшенную золотистыми лучами дароносицу, в которой лежала белая облатка, и, сделав несколько шагов вперед, высоко поднял ее над головою, чтобы показать одержимой.
Несчастная все еще истошно вопила, устремив безумный взгляд на сверкающий предмет.
Священник стоял совершенно неподвижно, его можно было принять за изваяние.
И это продолжалось долго, очень долго.
Казалось, женщину обуял страх; точно завороженная, она пристально глядела на дароносицу, все еще содрогаясь от ужасных конвульсий, которые, однако, становились реже, она еще вопила, но уже не таким душераздирающим голосом.
И это тоже продолжалось очень долго.
Можно было подумать, что она не в силах опустить глаза, что они прикованы к облатке; она тихонько стонала, но ее негнущееся тело постепенно обмякало и успокаивалось.
Молящиеся простерлись ниц, прижавшись лбами к полу.
Теперь одержимая быстро смежала веки и тут же их поднимала, как будто не в силах была лицезреть своего Бога. Она умолкла. И тут я заметил, что глаза ее совсем закрыты. Она спала, спала, как сомнамбула, загипнотизированная — виноват! — умиротворенная долгим созерцанием дароносицы в золотом ореоле лучей, покоренная победоносным Иисусом Христом.
Она затихла, и ее унесли; священник повернулся лицом к алтарю.
Верующие были потрясены; они хором запели Те Deum [157]
157
«Тебя, Бога, хвалим» (лат.).
Жена кузнеца проспала сорок часов кряду, а когда пробудилась, то ничего не помнила ни о своей одержимости, ни о своем избавлении.
Вот, любезные дамы, чудо, которое я сам видел.
Доктор Бонанфан замолчал, потом прибавил с досадой в голосе:
— Мне пришлось засвидетельствовать все случившееся в письменной форме.
Рука
Все окружили судебного следователя, г-на Бермютье, излагавшего свое мнение о таинственном происшествии в Сен-Клу. [158] Уже целый месяц это необъяснимое преступление волновало Париж. Никто ничего не понимал.
158
Сен-Клу— небольшой городок неподалеку от Парижа, известный своим прекрасным парком и древним замком.
Г-н Бермютье стоял, прислонившись к камину, и говорил об этом деле, приводя одно за другим доказательства, обсуждая различные мнения, но не делая никаких выводов.
Несколько женщин поднялись с места и подошли ближе, не сводя взгляда с выбритых губ судебного чиновника, произносивших важные, веские слова. Дамы содрогались, трепетали от мучительного любопытства, страха и ненасытной потребности ужасного, которая владеет женской душой и терзает ее, как чувство голода.
Когда наступило минутное молчание, одна из слушательниц, самая бледная, произнесла:
— Это ужасно. Это граничит с чем-то сверхъестественным. Здесь никогда и ничего не узнают.
Судейский чиновник повернулся к ней:
— Да, сударыня, весьма вероятно, что никто ничего не узнает. Однако слово «сверхъестественное», которое вы употребили, тут совсем ни при чем. Мы столкнулись с преступлением, очень ловко задуманным, очень ловко приведенным в исполнение и так умело окутанным тайной, что мы не можем постигнуть загадочных обстоятельств, при которых оно совершилось. Но мне однажды пришлось вести такое дело, в которое как будто действительно замешалось что-то фантастическое. Это дело пришлось, впрочем, бросить из-за полной невозможности внести в него какую-либо ясность.
Несколько женщин произнесли одновременно и так быстро, что их голоса слились:
— Ах, расскажите нам об этом.
Г-н Бермютье важно улыбнулся, как подобает улыбаться судебному следователю, и продолжал:
— Не подумайте, однако, что я сам хоть на минуту мог предположить участие в этом деле чего-то сверхъестественного. Я верю только в реальные объяснения. Поэтому будет гораздо лучше, если мы вместо слова «сверхъестественное» употребим для обозначения того, что для нас непонятно, просто слово «необъяснимое». Во всяком случае, в деле, о котором я собираюсь вам рассказать, меня взволновали прежде всего побочные обстоятельства, обстоятельства подготовки преступления.