Ноготок судьбы
Шрифт:
— Нет, это ты, наверно, знаешь, раз ты пел ее, когда скала обрушилась на нас.
— Разве я в тот момент пел? Нет, я играл на органе, на огромном органе титана.
— Ну вот! Теперь ты с ума сходишь. Неужели ты принял всерьез шутку, которую я с тобой сыграл?
Я отчетливо вспомнил все случившееся.
— Это вы не помните, — ответил я, — вы вовсе не шутили, вы как одержимый раздували мехи.
Мэтр Жан был настолько пьян, что не помнил и никогда не мог вспомнить этого приключения. Только обрушившаяся часть скалы Санадуар, опасность, какой мы подвергались, и раны, какие мы получили, окончательно отрезвили его. В его сознании сохранился только незнакомый ему мотив, который я пел, да еще то, как
Он хотел убедить себя, что обвал был вызван сотрясением воздуха от моего пения. На это я ему ответил, что причина обвала — неистовое упрямство, с каким он тряс и вырвал с корнем деревцо, принятое им за ручку мехов. Он настаивал на том, что все это мне приснилось, однако никак не мог объяснить, каким образом, вместо того чтобы спокойно ехать верхом по дороге, мы спустились по косогору обрыва, чтобы весело резвиться вокруг скалы Санадуар.
Когда мы перевязали свои раны и выпили достаточно воды, чтобы хорошенько утопить в ней шантюргское вино, мы так устали и так ослабли, что вынуждены были остановиться на маленьком постоялом дворе, на краю пустоши. На другой день мы чувствовали себя до такой степени разбитыми, что нам пришлось остаться в постели. Вечером к нам явился шантюргский кюре. Добряк был совсем перепуган. Кто-то нашел шляпу мэтра Жана и следы крови на обломках, недавно свалившихся со скалы Санадуар. К моему большому удовольствию, хлыст унесло потоком.
Достойный человек прекрасно за нами ухаживал и хотел увести нас к себе, но органист не мог пропустить торжественную воскресную мессу, и на следующий день мы вернулись в Клермон.
Голова учителя была еще слаба или в ней не все было ясно, когда он снова очутился перед органом, более безобидным, чем орган Санадуара. Раза два-три ему изменила память и пришлось импровизировать, что, по его собственному признанию, получалось у него очень посредственно, хотя он хвастался, что на свежую голову он создает шедевры.
В момент «Возношения даров» он почувствовал приступ слабости и сделал мне знак, чтобы я занял его место. До сих пор я играл только в его присутствии и понятия не имел, чего я могу достигнуть в музыке. Мэтр Жан никогда не кончал со мной урока, не заявив торжественно, что я осел. Одно мгновение я был почти так же взволнован, как перед органом титана. Но детству свойственны приступы внезапной самоуверенности; я набрался храбрости и сыграл мотив, поразивший учителя в момент катастрофы, — он с тех пор не выходил у меня из головы.
Это был успех, который, как вы увидите, решил мою судьбу.
По окончании мессы старший викарий — меломан, большой знаток церковной музыки, вызвал мэтра Жана.
— У вас есть талант, — сказал он ему, — но надо уметь разбираться. Я вас уже порицал за то, что вы, импровизируя или сочиняя мелодии, не лишенные достоинства, пользуетесь ими некстати. Они нежны или игривы, когда должны быть строгими; они угрожающие и как бы гневные, когда должны быть умиренными и умоляющими. Вот сегодня при «Возношении» вы преподнесли нам настоящую боевую песню. Не отрицаю, это было прекрасно, но больше подходило для шабаша, чем для «Поклоняемся тебе, господи!».
Я стоял все время позади мэтра Жана, пока старший викарий разговаривал с ним; сердце мое сильно билось.
Органист, разумеется, извинился, говоря, что он почувствовал себя плохо и что во время «Возношения» за органом сидел мальчик из хора, его ученик.
— Не вы ли это, мой дружочек? — спросил викарий, заметив мой взволнованный вид.
— Да, это он, — ответил мэтр Жан, — вот этот маленький осел.
— Этот маленький осел прекрасно играл, — заметил, смеясь, старший викарий. — Но не можешь ли ты мне сказать, дитя мое, что это за мотив, который меня поразил? Я сразу же почувствовал,
— Это звучит только в моей голове, — уверенно ответил я. — Мне это пришло в голову… в горах.
— Приходили тебе в голову и другие мотивы?
— Нет, это случилось со мной в первый раз.
— Однако…
— Не обращайте на него внимания, — перебил органист, — он сам не знает, что говорит. Эта мелодия, конечно, пришла ему на память.
— Возможно, но чья она?
— Моя, по всей вероятности. Когда сочиняешь, разбрасываешь столько идей, первый встречный и подхватывает обрывки.
— Вам бы не следовало терять этот обрывок, — лукаво сказал старший викарий, — один этот обрывок стоит целой пьесы.
Он повернулся ко мне и добавил:
— Приходи ко мне завтра после мессы, я проэкзаменую тебя.
Я был точен. У викария было достаточно времени, чтобы навести справки, но он нигде не нашел моего мотива. У него было прекрасное фортепьяно, и он заставил меня импровизировать. Сначала я волновался, и у меня получалась какая-то каша. Но мало-помалу мои мысли прояснились, и прелат был так мною доволен, что вызвал к себе мэтра Жана и поручил меня ему как ученика, которому он оказывает особое покровительство. Это значило, что за уроки со мной учителю будут хорошо платить. Мэтр Жан извлек меня из кухни и конюшни, стал со мною мягче обходиться и в несколько лет научил меня всему, что сам знал. Мой покровитель увидел тогда, что я могу пойти дальше и что маленький осел был более трудоспособен и куда более одарен, чем его учитель. Он отправил меня в Париж, где, несмотря на мою молодость, я мог уже давать уроки и участвовать в концертах. Но я не обещал рассказывать вам историю всей своей жизни, это было бы слишком долго, а то, что вы хотели знать, вы теперь знаете. Вы знаете, как сильный страх, вызванный опьянением, развил во мне способность, которую учитель, вместо того чтобы развивать, подавлял своею грубостью и презрением. Тем не менее я вспоминаю о нем с благодарностью. Если б не его тщеславие и пьянство, которые у скалы Санадуар подвергли опасности мою жизнь и мой рассудок, может быть то, что таилось во мне, никогда бы не вышло наружу. Это сумасшедшее приключение, выявившее мой талант, однако же оставило после себя повышенную нервную возбудимость, постоянно заставляющую меня страдать. Иногда во время импровизации мне чудится вдруг, что на голову мне рушится скала, и я чувствую, как руки мои растут и становятся такими, как у «Моисея» Микеланджело. Теперь это длится мгновение, но окончательно еще не прошло; вы видите, что и возраст не излечил меня.
— Чему же приписываете вы этот воображаемый рост ваших рук и ту боль, которую вы почувствовали еще до того, как в самом деле обрушилась скала? — заметил доктор, обратившись к маэстро, когда тот кончил свой рассказ.
— Я могу это приписать только крапиве или колючке, которые росли на воображаемой клавиатуре, — ответил маэстро. — Вы видите, друзья мои, что в истории моей все символично. В ней полностью раскрылось мое будущее: иллюзии, шум… и шипы!
Повесть «Зеленые призраки» печатается по изд.: Санд Ж.Собр. соч. Т. 16. СПб, 1899; новелла «Орган титана» печатается по изд.: «Французская новелла XIX века». В 2-х т. Т. 1. М. — Л., 1959.
ГИ ДЕ МОПАССАН
(1850–1893)
Магнетизм
Это было в конце обеда, в мужской компании, в час бесконечных сигар и беспрерывных рюмок. Наступила внезапная сонливость, вызванная пищеварением после массы поглощенных мясных блюд и ликеров, и головы начали слегка кружиться.