Noir

Панченко Юлия Анатольевна

Сейчас я парила в углу комнаты, в полумраке – только несколько свечей в канделябрах освещали убранство спальни, и изучала рыцаря. Во сне его лицо не приобрело безмятежности, напротив, словно ст ало еще напряженнее. Рука лежала на рукояти ме ча, как будто он готов подскочить за долю секунды, если кто-то посмеет нарушить его покой.

Осмелев, приблизилась к отдыхающему мужчине и наклонилась к самому лицу. Ресницы его трепетали,

губы слегка приоткрылись, грудь мерно вздымалась. Он был другим – не таким как мой муж, (больше сравнивать мне было не с кем – к упитым дружкам супруга я не пр иближалась, брезгуя). Готье и во сне оставался муже ственным, красивым . К нему тянуло – даже мои бестелесные останки, что уж говорить о девицах во плоти. Наверняка, в реальности женщины так и висли на плечах у благородного рыцаря.

Засмотревшись, я забылась и присела на краешек ложа. Готье не почувствовал вторжения, он продолжал размеренно дышать и касаться широкой ладонью эфеса меча. А я, почти что обнаглев, принялась оглаживать пальцами его скулы, губы, брови…

***

Мне снилось нечто приятное, тот самый мираж, от которого блаженная улыбка растекается по лицу.

На моей постели сидела прекрасная незнакомка – та самая, сошедшая с полотна картины – красивая как богиня женщина, только, самую малость печальная.

Губы ее горько усмехались, когда пальцы касались моей загрубевшей, обветренной кожи. А в глазах – ярких, с томной поволокой, на самом дне застыла грусть – словами не описать, сколько там было затаенной боли.

Мне отчаянно захотелось обнять покрепче хрупкие плечи, утешить, выслушать ее беды, помочь – всем, что было в моих силах. Только бы прогнать из глаз ту вселенскую скорбь.

Но, это видение было сном, поэтому я только смотрел на прекрасную девушку, и, как это бывает - пошевелиться не мог, даже когда особенно хотелось.

А Нуар не останавливалась – ее мягкие, почти что невесомые пальчики спустились к груди, провели по ней с легким нажимом, нарисовали замысловатый узор, понятный только ей одной.

Если бы я мог, я затаил бы дыхание – так ослепительно красива и бесконечно печальна была она. В сердце словно иглой кто кольнул – тончайшей, но безмерно острой. Непонятно отчего, но мне подумалось, что грусть Нуар – не что иное, как обида. И я почувствовал ее – незримые, но напряженно звенящие нити, что опутали, спеленали девушку. Она была обижена и безмерно грустна от бессильной злости.

И вдруг, Нуар наклонилась и поцеловала меня.

Губы ее оказались холодными, влажными – как предрассветный туман, как усеянная росами трава поутру.

Это весьма ощутимое касание разбудило меня.

Распахнув глаза, я увидел перед собой бледное до синевы лицо, сейчас перекошенное от испуга. То же – безупречно красивое,

с искорками боли на дне зрачков.

Но, не успел я даже моргнуть, как через долю секунды мираж начал таять. Очертания и контуры размывались, растворялись, а после Нуар полностью исчезла, словно и впрямь примерещилась.

И я был готов поверить в то, что все это мне пригрезилось. Если бы не холодящий губы иней. Если бы не колотящееся о ребра сердце и щекотавший кожу могильный ветер. Не знаю, почему я окрестил это дуновение могильным. Может быть, потому что, оно напомнило кладбищенский ветер, какой бывает только на северных пустошах – ледяной, продирающий до костей.

Осознав увиденное и осязаемое, запоздало по коже поползли мурашки. Покачал головой, стряхивая липкий ужас, и встал с постели. Какой теперь, к черту, сон?

Прошелся по комнате, ежась от холода – он все не хотел отпускать. Даже пар изо рта вырвался, когда я спросил:

– Ты здесь?

Ответом мне была мрачная и зловещая тишина.

– Отзовись, ну же!

Я не надеялся, нет. Мной двигал неподдающийся разуму порыв. И когда я уже собирался прилечь, потому, как коротать время до рассвета на ногах было глупо, Нуар отозвалась. По крайней мере, я понял так – да и как иначе можно было истолковать плеск воды в кувшине – в кромешной тьме и звенящей тишине ночи.

Волосы на затылке шевельнулись в попытке подняться. Я, черт возьми, не был трусом – или тешил себя этим заблуждением, не знаю, но тогда мне вдруг захотелось броситься вон из этой холодной комнаты, прочь из проклятого замка – кинуться наутек и никогда больше сюда не возвращаться. В этом недостойном рыцарского звания порыве меня оправдывало только то, что я впервые столкнулся с проявлением потусторонних сил. Кто бы ни обитал здесь – призрак, неуспокоенный дух, само его существование было для меня абсолютным открытием.

– Нуар, - позвал я снова, внутренне леденея.

И даже решил быть вежливым:

– Это Вы? Если да, плесните дважды.

И она плеснула.

Я даже представил, как круги по воде пошли.

Опустился на софу и потер лицо ладонями. Может быть, я все еще сплю?

***

Он… он почувствовал, увидел меня! Немыслимо, невероятно! И меня не отбросило на край света после испуга – на этот раз нет. Я просто перелетела на другой конец опочивальни. Осталась наблюдать.

А губы горели огнем от прикосновения. И сердце – будь оно, выскочило бы из груди. Этот мужчина – рыцарь из прекрасны х сказок, он определенно влиял на меня, на восприятие, на материю – не понимаю: почему и как, но перемены мне нравились .

Позвал. Морщась и замирая. И надо же – палец стал настолько плотным, что водица плеснула. Чудеса.

Чья бы воля или случайность не властвовала над нами с Готье, ни он, ни я – не собирались отступать и убегать.