Нокаут
Шрифт:
— Держи гада! — вскричал Вахидов. Он поймал «Викинга» за брюки, левой съездил Сопако по уху. Завязалась драка.
— Подлецы! — бушевал Алимджан в объятиях подоспевшего милиционера. — Это шпики, товарищи! Они враги!
— Ладно, ладно, — увещевали его окружающие. — Нагрузился — и иди спать, а то за мелкое хулиганство посадят.
— Товарищи!!
Увы! Пьяным веры нет, а Вахидов явно не был трезв. К «Викингу» вернулось хладнокровие.
— Уведите этого алкоголика! — потребовал он. — Безобразие! Сколько хулиганов развелось! — Он встретился взглядом с Алимджаном и почувствовал себя скверно. Вспомнилась зеленая тетрадка Эфиальтыча, его сумбурные записи. «… В душе моей что-то оборвалось…» Мерещился дребезжащий голосок. — Уведите его! — взволнованно крикнул Стенли.
Вахидова
Из пивной уходили быстро, почти бежали. Загрохотали огромные железные листы, засверкали изломанные огненные стрелы, грянул настоящий тропический ливень. Промокшие до костей, хлюпая по лужам в кромешной тьме, они бежали к автобусной станции.
— Убить вас мало, малокровный недоносок! Такое дело погубить! — обрушился «Викинг» на экс-казначея. Он изливал злобу, уверял себя, что «дело» погублено из-за кретинизма Сопако. А где-то далеко-далеко в тайничке сознания неотвязно дребезжал знакомый голосок: «…В душе моей что-то оборвалось… Оборвалось… оборвалось!»
— Откуда я мог знать, что он такой идейный? — оправдывался экс-казначей, клацая от холода и страха зубами.
— В самом деле! — вмешался Джо и опасливо спросил: — А как по-твоему, Фрэнк, он… не даст знать?
— Ни в коем случае, — успокоил «Викинг». — Требовался только хороший психологический ход, и он был бы наш. А если сейчас и проболтается, кто ему поверит. С испуга Сопако сделал предложение Вахидову в такой нелепой форме, что кому ни скажи, любой только посмеется. Никакой паники. Этот одноглазый просто-напросто человек со вздорным характером.
Спутники шефа воспрянули духом, но сам шеф находился в объятиях страха. Он-то ведь понимал: никакой психологический ход» не спас бы положения.
«Разоблачит. Обязательно разоблачит!» — вертелась мысль, леденящая душу, как сигнал воздушной тревоги.
На сей раз «Викинга» не обманывало предчувствие.
Кольцо вокруг него сжималось.
Глава XXIX. Встречи в степи
Третий день гонялся «Викинг» за неуловимым Адонисом Евграфовичем. Джо и Сопако приуныли. Они страдали по бане, по чистой постели, по вкусному, хорошо сервированному завтраку и смотрели на шефа, полные тоски и скорби. Но синеглазый главарь не обращал внимания на сложные движения, происходившие в душах подчиненных, он словно взбесился, напоминая проигравшегося вдрызг картежника, решившегося идти «ва-банк». В глазах некогда остроумного, самоуверенного и нахрапистого «Викинга» появилось настороженное выражение, он стал чуточку суетлив и особенно деспотичен. Настроение Фрэнка передалось его спутникам. Лев Яковлевич оброс ежовой щетиной, ночами его мучали кошмары, и всякий раз в заключение являлся страшный сон про рыжих муравьев. Просыпаясь, охваченный трепетом, экс-казначей с ненавистью смотрел на своего мучителя, выкрикивавшего во сне непонятные лающие слова. Китель на Сопако висел теперь мешком, и это обстоятельство придавало Льву Яковлевичу сходство с аэростатом, из которого наполовину выкачан гелий.
Лишь блудный сын академика держался, пожалуй, более или менее в норме, не паниковал, беззаботно распевал всяческую чертовщину, сводившую с ума экс-казначея, подтрунивал над Сопако и даже над шефом. Единственное, что выдавало внутреннее беспокойство Джо, это его бесконечные мечты о скором завершении «свободного полета», переходе границы и веселой жизни «в стране узких штанов, буги-вуги и коктейлей». Ему тоже неважно спалось, но парень крепился, действуя порой с решимостью отчаяния.
Все трое тряслись сейчас в кузове самосвала. Вокруг расстилалась необозримая степная ширь. Перемигивались глазки полевых цветов, вдалеке белели палатки, суетились крохотные грузовички, в ясном небе плыли перистые облака. «Викинг», обсыпанный, как мукой, бежевой пылью, вьющейся за самосвалом огромным шлейфом, напряженно вглядывался вдаль, словно мореплаватель, жаждущий достичь, наконец, земли обетованной. Где только не побывал Стенли за эти дни! Он встречался
«Викинг» со злобой и страхом изучал этих странных людей, оставивших теплые квартиры и бросившихся невесть куда очертя голову — в степь со страшным прозвищем «Голодная», в палатки, в тесные передвижные вагончики, под открытое небо!.. «Во имя чего?!» — Стенли задавал этот вопрос, маскируя его как риторический прием, молодым и седоволосым, холостякам и женатым, юношам и девушкам. И всякий раз — удивленный взгляд, как бы говорящий: «Не разыгрываете ли, товарищ писатель?», и стереотипный ответ: «То есть как это… во имя чего?.. К чему нам степь? Пусть здесь будет жизнь: совхозы, электростанции, города, поселки».
Фрэнк вспомнил трех девушек-трактористок: Манзуру из Коканда, полтавчанку Оксану, Марусю из Тамбова. В прошлом году они окончили десять классов, а сейчас их руки вымазаны тавотом, спецовки блестят масляными пятнами, и девушки довольны, весело смеются и гордо носят на блузках комсомольские значки. Тщетно искал «Викинг» в глазах девушек фанатический блеск. В их глазах — молодость, девушки были самые обыкновенные, веселые, кокетливые, пахло от них не только керосином и машинным маслом, но и «Красной Москвой»… Молодые ребята-строители. Эти тоже не походили на фанатиков. Простые лица, крепкие зубы, не знакомые с бритвой румяные щеки, мальчишеские губы, все время расплывающиеся в улыбке. Познакомившись с «писателем», они засыпали его темами для очерков и рассказов. «Напишите о Ганишере-ака. Он председатель соседнего колхоза, давно в степи, мастер хлопководства. Двадцать орденов и медалей имеет!.. О Манзуре можете написать. Опытным трактористам не уступает… или о Петьке-каменщике…»
Маленький строитель в гимнастерке ремесленного училища хитро сощурил чуточку раскосые глаза цвета веснушек, осыпавших его курносый нос, и произнес деланным басом, очевидно, копируя чей-то голос:
— А то и другой герой есть. Воссоздайте образ товарища Бурьяна!
Строители и трактористы покатились со смеху.
— Какого Бурьяна?
— Нашего неповторимого, — невозмутимо объяснил веснушчатый паренек. — Радамеса Ашотовича Бурьяна, секретаря комсомольского бюро. Заметьте, не Радика или там Радамеса. Именно Радамеса Ашотовича. Очень подходит для… фельетона. Яркая личность. В свое время он инструктором горкома комсомола работал, пламенные речи произносил, мол, все как один на освоение степи!.. Нас очень-то агитировать не требовалось, сами рвались сюда, однако Радамес Ашотович все же проводил агитацию. До тех пор, пока Вали, — паренек хлопнул по плечу худенького юношу со сплющенной в блин фуражкой на голове, — пока Вали не взял слова. «Я предлагаю, товарищи, — заявил Вали, — прислушаться к призыву товарища инструктора и выехать на освоение степи всем как один… во главе с Радамесом Ашотовичем Бурьяном!»
Инструктор побледнел, потом покраснел и замямлил: «Поддерживаю. Обеими руками «за»… но не знаю… позволит ли мне руководство оголить горком…»
А ребята кричат с места: «Позволит руководство! Уговорим».
Хотели мы из товарища Бурьяна настоящего комсомольского вожака сделать здесь, на целине. Да не выходит ничего. О болезнях своих говорит, климат вроде ему не подходит, губительно действует. Вострит лыжи — и никаких гвоздей, комсомольскими делами не занимается. Придешь к нему с жалобой: почему, мол, кино нет, лекций мало, вечеров отдыха не устраиваем и прочее, а он все один ответ дает: «Посоветуемся, обсудим с вышестоящими товарищами».
«Чего обсуждать? Давайте сами все организуем!» — говорим ему.
«Я придерживаюсь принципа коллективности руководства, — заявляет товарищ Бурьян. — Надо обсудить, надо посоветоваться. Поставим вопрос, проанализируем положение дел, выводы сделаем, ошибки преодолеем. Коллективность — это…»
— Так и морочит голову, — заключил веснушчатый паренек. — Напишите о Радамесе Ашотовиче. В назидание другим. Прогнать мы его все равно прогоним, однако же пропесочить в газете товарища Бурьяна очень даже невредно.