Ноль-Ноль
Шрифт:
Многое там смешалось (и некая не вполне приличная на пороге тридцатилетия романтика, и не всегда объяснимое упрямство), копаться в чем желания не было, но, похоже, во многом именно благодаря этим своим «заплетам» Антон в свое время ни разу не влез в однозначную, пусть виртуальную, уголовщину… А нынче все не желал прочно осесть в солидном легальном бизнесе, хотя бы онлайновом, где давно обосновались многие (даже, пожалуй, большинство) из тех, с кем он начинал.
Черт знает, что здесь было главной причиной… Завести какой-нибудь собственный сугубо цивильный интернет-магазинчик попросту никогда не хватало денег. Не то чтобы он не умел зарабатывать, скорее, не умел копить (бабки к Антону не питали большой взаимной тяги, спеша друг от друга избавиться). А пристроиться на постоянной основе под начало кого-нибудь из забуревших коллег-программеров не давала застарелая фобия в отношении всякой субординации и любого начальства.
А может, дело было в лютой скуке и чисто эстетическом отвращении — навидавшись сверстников из числа столичных манагеров, Антон менее всего хотел уподобляться данной публике. (Среди ярких впечатлений была очная кабацкая встреча фанатов WoW и некоторых из тех, на ком паразит Антон как раз и наживался. Сидит эдакий геймер двадцати семи лет, совладелец рекламного агентства, кидающий игровым «неграм» за «развитие» своего персонажа по паре сотен баксов ежемесячно: лениво-брюзгливый пухлый ротик, мертвенькие глазки, вальяжные жесты — и вяло цедит, что, мол, запары ему и на работе хватает, в игре он, мол, отдыхает, делать, что ли, ему нечего, еще и тут напрягаться; а расходы эти для него тьфу…)
Так или иначе, когдатошняя девяностническая кибершпана, просыпавшая прямо на клаву амфетаминный порошок («Это мой турбодрайв после шести!»), теперь рулила сетевыми финансовыми системами и интернет-торговлей, а все более странный себе и окружающим Антон по-прежнему не брезговал индивидуальными заказами гниловатого свойства. Каковым выглядел и этот последний, из-за которого его занесло в счастливую Барселону.
Знакомый свел его с неким русским, постоянно проживающим в каталонской столице. Тот хотел сайт — ага, известного рода. Дело для Антона было куда как знакомое, а бабки предлагались нормальные… Хотя он с самого начала уловил, что чего-то пан заказчик недоговаривает, но ломаться не стал, благо пребывал на мели. Да и перспектива посреди зимы погреться в солнечной Барсе, вообще Антоном трепетно любимой, гляделась больно заманчиво.
В двадцатых числах декабря он прилетел в Испанию, где и прояснился тот самый замятый нюанс: сайтик предполагался для взрослых, но с детками. С изображениями деток. Русских, как догадался Антон.
Это для него, в принципе, не было такой уж новостью — пару лет назад, допустим, к Антону настырно подкатывался с подобной работой один сибирячок, то ли из Читы, то ли из Омска, чей знакомец снимал на цифровое видео у себя на квартире обоего пола воспитанников местного детдома. «Модели»-малолетки получали за съемочный день по полторы штуки рублей, а доступ к сайту, где снятое выкладывалось (пока у «режиссера» не испортились отношения с ментовской крышей на почве жадности последней), стоил любому желающему сорок, что ли, баксов в месяц…
Антонов релятивизм был широкого профиля, но на выродков не распространялся: сибиряка он, разумеется, послал по тому же адресу, что теперь и новоявленного каталонца (ко всему прочему, его нимало не тянуло в здешнюю тюрягу). Однако работа тем самым накрылась, деньги, весьма нелишние, окончательно дематериализовались, а поездка на другой конец континента оказалась зряшной.
Антон механически прихлебывал «сервесу» на припеке открытой веранды огромного торгового центра Diagonal Mar (в трех шагах от тускло-зеленоватого моря, от нудистского пляжа, где неподвижно торчали на манер пингвинов, обратив к променаду набережной пуза и гениталии, редкие дряблокожие старики), мрачно прикидывая стоимость обратного авиабилета, и вдруг понял, что мысль о зимней Москве, промерзшей, темной и угрюмой, вызывает почти физиологическое отторжение.
Это было очень похоже на клаустрофобию. Антон даже отвлеченно удивился: ощущение тесноты, спертости, скученности и затхлости столь же не вязалось (вроде бы!) с вызываемой им Москвой (размазанной по здоровенному куску суши Москвой, где ты пропадаешь среди необозримых выстуженных пустырей и полукилометровой ширины проспектов), сколь с этим зажатым меж горами и пляжем невеликим городом — ошарашивающее чувство простора и свободы: взгляда, дыхания, существования…Но здесь море раздвигало перспективу до бесконечности, от вида созревших на деревьях апельсинов (рыжее в темно-зеленом на густо-голубом фоне) ехала северная крыша — а где-то хрен знает где, дома, где черная каша летела сейчас из-под колес на обледенелые тротуары, дымили и буксовали мертвые, непролазные пробки, небо заслоняли громадные каменные плоскости, насморочные толпы в толстой тяжкой одежде продавливались слитной взопревшей массой сквозь переходы метро, вминались в вагоны, отстригающие дверьми лишние конечности…
В общем, восвояси не хотелось отчаянно, тем более что память готовно подбросила шестилетней давности картинку, на которой он, Антон, в центре Барсы, в новогоднюю ночь, влудив с пацанами сухого хересу, раздевшись догола, с разбегу с матерным ревом вламывался в жгуче-соленые, валящие с ног прибойные волны, видимые в темноте лишь белыми чубами. Он подумал, что раз до нового 2007-го осталось девять дней, хрена ли б все их не провести тут?..
Подсобила, совершенно неожиданно, Алька — дальняя, случайная и полузабытая знакомая, чьи координаты сохранились у Антона фактически чудом. В Барсе она жила давным-давно, еще в каких-нибудь двадцать лет (по какому-нибудь студенческому обмену?) сюда просочившись и, подобно бесчисленным «нашим», не подумав возвращаться. Впрочем, связь с родиной Алина до сих пор не утратила: работала на некоей секретарской должности в российском консульстве. В связи с чем была посвящена в ряд деталей деловой жизни здешнего русского комьюнити, довольно тесно связанной с данным дипучреждением. Например, Алька поведала Антону про одного вхожего туда соотечественника, наладившего торговлю видами на жительство в Испании по умеренной цене — 25 тысяч евро за штуку. Он же организовал фирмочку, помогающую обустроиться здесь эмигрантам из России, с которых брал по сотне евро за час консультации. А вообще, господа дипломаты и их протеже преактивно варились в самых разных сферах, вплоть до клубно-ресторанной — один бар «Москва» в самой пещерной стилистике чего стоил… Было заметно, что к коллегам и землячкам Аля относится без особой корпоративной и национальной солидарности, и, похоже, имеет на то основания. Кстати, Антонову рассказу о русском интернет-торговце юным мясом она ничуть не удивилась.
Девушка снимала крошечную двухкомнатку в районе Грасиа, на улочке Каррер де ла Гранха, на пару с хохлушкой из Николаева (украинская община тут тоже не малочисленна, мягко говоря). В личной жизни ее, видимо, образовался простой, — очень кстати для Антона, который в конце концов постановил, что все, как всегда, складывается к лучшему.
Среди многих достоинств девушки Алины было и доскональное знание барселонских кабаков, по которым она вдоволь поводила гостя, до невменяемой поволоки в глазах объевшегося пупьедес, канелонес и почего фидеуа и опившегося вино де каса. Но этот барчик он обнаружил сам по пути к Санта-Мария дель Мар со стороны метро «Барселонета», буквально в полуквартале от церкви, с правой стороны узкой улочки. Взгляд его тормознули сгрудившиеся за единственной витриной бутылки виски с непростыми этикетками. Приглядевшись, Антон с уважительным недоумением убедился, что толпятся тут только и исключительно молты: причем в каком-то несусветном количестве, причем сплошь и рядом коллекционные.
Из чистого любопытства уговорив Алинку заглянуть, он без удивления обнаружил внутри пустые — все до единого — столики (дело было в первой половине дня) да двух человек по обе стороны стойки: осанистый белобородый дед, олицетворение мудрости и достоинства, царил за нею, а перед дедом, завороженно уставившись на полки с пузырями, торчал молодой лысый хмырь смутно-знакомого вида. Кажется, торчал он так давно, зрелище вогнало его в транс — и столь же неподвижен и безмолвен все время оставался бармен… Что-то аллегорическое почудилось Антону в этой картине. Когда же хмырь запинающимся то ли от счастья, то ли от скверного знания английского голосом попросил наконец спейсайда 1973-го года, Антон по манерам и акценту мигом определил очередного русака, а еще пару секунд спустя узнал его.
Это был тот самый писатель — Никодимов? Евдокимов?.. («Леха», отмахнулся писатель, больше похожий, если честно, на мелкого наркодилера), на котором несколько месяцев назад в Москве Антон пробовал по случаю обкатывать безумные гипотезы: предположив, что литераторы с их профессионально тренированной фантазией должны быть восприимчивей ко всякому бреду. Тогда толку из Антоновой попытки не вышло никакого, а теперь этот тип моргал на Антона, явно пытаясь в свою очередь вспомнить, откуда его знает…