Номах (Журнальный вариант)
Шрифт:
За ними шли, ползли, волочились, цепляясь за блестящие, как лезвия, рельсы, офицеры, унтера, немногочисленные солдаты.
Они двигались, будто подчиняясь ритму танца, который вскоре швырнул их наземь и принялся колотить о чугун, дерево и камень железнодорожного полотна, разбивая лица, ломая кости и разбрызгивая всюду кровь.
Крики проходящих перед Номахом остатков белого войска слились в беспорядочный визгливый грай. Серебрящаяся цепь, унося, швыряла и подбрасывала привязанных
— Как на рыбалке, когда сеть из реки тянешь, — сказал, глядя перед собой, солдат.
Как и обещал Номах, после версты такого путешествия люди разбивались в кровавый кашель — куски мяса в лохмотьях мышц и острых изломах костей.
Потом где-то вдали грохот катящихся по рельсам платформ оборвался, и наступила тишина.
— Всех, кто остался на полотне, в реку, — распорядился Номах. — Пусть рыба погуляет. Не могилы же им рыть.
Нестор подошел к бредущему и раздраженно бормочущему что-то себе под нос Аршинову.
— Вот скажи мне, Петр, почему они «белая» кость, а мы «черная»? Откуда это пошло? Ведь и кости их не белей наших, и кровь не красней, и мясо не крепче…
СОН НОМАХА. В ЦЕРКВИ
Номах шел по залитому полуденным светом селу, отвечал улыбками на улыбки встречных, подмигивал девчатам, жал руки мужикам, клонил голову, встречая старика или старуху.
Вела его улица и вывела к храму. Большой, белый, нелюдимый, уходил он колоннами и колокольней вверх, в знойное, горячее и горящее небо.
Двери были приоткрыты. Номах прошел внутрь. Здесь стыла прохлада, ветер с легким шелестом гонял по гладкому полу жухлые листья. Никого вокруг, ни души. Номах поднял голову. Косые лучи, словно застывшие потоки стекла, обрушивались из окон.
Он сделал шаг, и эхо бабочками заметалось под сводами. Подошел к стоящей посреди храма иконе богородицы с младенцем на руках, поцеловал угол старой облупившейся доски.
Сел на ступеньку, ведущую к алтарю, посмотрел в пол.
— Тут ли ты, Господи?
— Тут, — не сразу раздался вздыхающий голос из алтаря.
— Одиноко тебе?
— Всегда одиноко было.
— Но сейчас-то, поди, особенно?
— Переживу.
Нестору представился старый седой, очень усталый Бог по ту сторону иконостаса.
— Получилось у нас, Господи.
— Вижу.
— Что скажешь?
— А что тут скажешь? Молодцы. Не верил я в вас. Только ведь и ты не верил, что получится. Так, Нестор?
— Так, Господи. Но хотел верить, не рассказать, до чего хотел.
— Знаю, видел.
Бог вздохнул, и эхо тонкими крыльями тронуло каждый выступ и уголок внутри храма. Тронуло, и снова застыла под сводами уходящая ввысь тишина.
— Селяне отсеялись, — отчего-то чуть виновато сказал Номах.
— Вовремя. Ты им скажи, чтобы трудов не жалели, и тогда осенью закрома ломиться будут.
— Да я им вроде как не командир больше. Кончилось мое время.
— Отставка?
— Так война кончилась. — Номах делано веселым взглядом обвел белые стены. — А то, что трудиться надо, они и без меня знают.
— То есть ты теперь, как и я, тоже не при делах, Нестор?
— Не при делах, Господи. Сапоги людям шью понемножку, на току помогаю. Ну а по большому-то счету, конечно, не при делах…
Они замолчали, уселись по иконам и крестам мотыльки эха.
— Я ведь, честно сказать, боялся к тебе на разговор идти, — сознался Номах.
— Что так?
— Думал, не примешь. Крови на мне много.
— Крови на тебе, Нестор, не то что много. Ты весь сплошь одна кровь.
Номах молчал.
— Смертей на тебе как капель в дождь.
— Знаю. Оттого и боялся.
— Что боялся, хорошо. Но что пришел, вдвойне хорошо.
Нестор снова не ответил.
Сухой виноградный лист, невесть как попавший сюда, прильнул к его ноге, принесенный движением воздуха.
Голос за иконостасом стал глуше.
— Не передать, какой ужас меня охватывал, когда я глядел на то, что вы тут творили. Это такая мука, Нестор, какую ни один анархист, большевик или белый ни под какими пытками не переживал. А пытать, согласись, вы тут научились.
Номах кивнул, не поднимая головы.
— Я ведь каждую вашу царапину, как свою, чувствую, а тут, начиная с четырнадцатого года, десять лет такого беспросветного зверства, что иногда казалось, что лучше бы мне себя убить.
Он заговорил еще тише.
— Никогда я не думал, что вы, мои дети, до такого зверства дойти сможете. Разного ждал, но вот так…
— Но ведь получилось в итоге, Господи? Смотри, по-нашему вышло. И хорошо ведь! Пусть и не по-твоему.
В алтаре долго молчали, потом светлый и спокойный голос согласился:
— Хорошо.
Номах, словно ученик, ободренный нежданной похвалой учителя, заговорил:
— А я ведь был уверен, ненавидеть будешь ты меня за то, что рай на земле строить собрался. Твои права узурпировал.
— Вот тоже… Кто не строит царства небесного на земле, недостоин его и на небе. Царство мое — царство любви. Не ненависти и не принуждения, а любви. И тот, кто не пытается мое царство на земле строить, не нужен мне и никогда нужен не был.
— Вот как… — удивился Номах.