Номер Один, или В садах других возможностей
Шрифт:
— Мать для меня самое главное! У меня старшего брата убили в Сызрани, в армии. Пришло извещение, все. При выполнении служебного долга. В мирное время! Какая война может быть в Сызрани? Там три с половиной человека татар живет, все мирные. Она слегла. Я должен для нее жить! Я для нее все! Представляешь, брата убили, а я тоже на зоне. Ну? Почему я его зарезал: она плачет, а он на нее лезет, одеяло при мне сдергивает, штаны снимает с нее. Он ее всем заразил. Сифилис у мамы! До чего дело доехало! Я… достаю автомат… Калаш… И как — от души — его раз! И развалил. Размесил буквально! Его в морг, а меня зашивали. На мне столько швов! Я тебе покажу.
Быстро приспустил брюки. Встал.
Никакого результата. Испугался. Что это? Что со мной?
— Гляди, швы! Ты! Открой глаза! Как тебя зовут?
Вылакал остатки водки из ее стаканчика. Что-то проняло слишком сильно. Сел. Опять ее руку крепко приложил. О чем говорил? О чем я говорил-то?
— Моя мать для меня самое главное! Но мать со мной жить не хочет. Живу с бабкой. Иногда спрашивает: «Вову ты убил?» Да нужен он мне! Я, что ли. У меня двадцать мерседесов было. Дал этому Вове полтора миллиона баксов. Он стал морду прятать, туды-сюды, дефолт. Ничего не вернул. Мне какое, на хей в йёт, дело? И не я его взорвал на хей. Но меня вызвали на взрыв, я видел эту ногу, как окорок, паленое сало. Нога осталась и полруки от локтя, но без пальцев. Двоюродная сестра Ленка, его жена, вообще, я на похороны пришел, она кричать. Чо кричишь, давно в лоб не огребала? Ты же вдова! Лечись! Не трогал пальцем я твоего засранца! Правильно его разнесли.
Рука у нее неживая какая-то. Не действует на меня ее рука!
— А ну, глаза открой! Иди на пол. Давай сделай мне эт самое. Радость. А?
Она не реа- эт самое, не ре-ги-а-ги-ро-вала. Из глаза у нее текет кровь?
— Ты что как эта, — продолжал Валера. — Эт самое. Знаешь что такое либидо? Это когда женщина, эт самое, холодная. Как тебя звать? Вот из ё нэйм? А, ты не секешь. Я тебя где видел? Глаз открой? А ну вставай. У меня сифона нет, только трихо… это. Трихо…
Жмурилась. Кровавые слезы из левого глаза. Вытерла, посмотрела на ладонь. Закрыла глаза. Затряслась. Ужасается. Слезы потекли обильно.
Водки не было. Мутило сильно. Хотелось пить. Допил эту сладкость жуткую из горла.
— У вас не найдется водки бутылка? Я заплачу. Ну?
Шевельнул обеими руками пояс под майкой.
Как каменная гора трясется. Сильно ущипнул (с вывертом) за грудь. Вздрогнула. Мокрая морда. Молча помотала головой, не открывая своих этих… линз.
Попил ее пепси из горла и продолжал:
— Вообще-то, знаешь, я убийца. Киллер. Я убил одного своего товарища. Ножом по горлу, знаешь? Он выскочил из балагана пошел отлить, я тихо за ним. Отодвинул полог, он спиной ко мне, даже не отошел, льет, скотина, как из шланга, а у меня в руке охотничий нож. Так… (подняв локоть) обхватил его, голову резко! Назад! И по горлу. Как свинья визгнул, а потом уже подавился, захаркал, столько крови хлынуло… Стал заваливаться на меня, я его быстро так пихнул… Кровь же! Он упал… из кармана выпал камень аметист и видеокассета… Он ее прятал, а не спрятал! Да… Или я у него сам забрал, не помню… Не помню! И тут — я же наполовину в за пологом стоял — вижу, кто-то двигается к балагану… Какой-то энтти… Пьяный. Качается идет. Только эт мне… не хватало! Свидетель, блин… Я спрятался. Пошел якобы спать. Голова пу-устая… Звонит в ней что-то… Почему-то естудей… Еще вчера я был человеком… Еще вчера я был, а теперь меня нет. (Неожиданно запел). Естудэй… Олл май трабл там пара-папам… Странное чувство полной пустоты. Это вот и есть смерть, сказал я и заснул. Проснулся через час, не больше. Во сне плакал, думал что делать, надо оттащить его подальше, в лес. Пусть собаки его сожрут. Проснулся, думал это сон. Высунулся, вышел — его нет. Ничего нет, крови нет. Немного подальше лежит этот энтти, трясет животом. Как смеется, а лицо съедено. А того моего товарища нет!!!
И он покрутил головой. Помолчал.
Не то говорю. С дамами же надо по-другому!
Стал поднимать ее подмышки. Каменная, тяжелая баба, хотя и горячая по температуре. Мокрое лицо склизкое. Какое-то отвращение. Свалить ее на пол. Что-то нету сил.
— Чучуны вот предпочитают похищать девушек или женщин. Во многих сказках у них этот мотив, похищение девушки медведем. А это как раз и были они! Это древняя парадигма, похищение женщин косматым чудовищем. Общеизвестный дискурс. У неба семь мыслей! Поняла?
Лежит
— Вы знаете, что такое либидо?
И тут он сам засомневался.
— Это когда… женщина хочет! — произнес он на всякий случай многозначительно. — Ты чо молчишь, почем твои мослы? Мой отец спрашивает Светку: почем ваши мослы? Мы стоим, пиво пьем, Я говорю: тихо, сейчас цирк будет! Отец штаны спустил, держит в одном кулаке, другим стал накачивать. Вот так. А дело-то в подъезде! Мы все смотрим, ржем. А Светка особенно заливается хохочет. Он: «Смеешься, б? — говорит. — А ну, Валерка, подержите все ее». Мы ее подержали, интересно же. Мы ржем, она стала вырываться, мы ее за локти крепко держим, она начала кричать «вы чо, охренели» так, а он свой удар знал, в армии его друг научил, руки сцепляются замком, сразу человек вырубается. Ну он ее этим замком ударил по кумполу. Много ей надо было? Вообще как щепка была. Она так сползла по стене. В крови вся голова, текет по плечам. Сгреб ее под себя. Мы ржем! Ух папанька мой был! Мы стояли смотрели, прямо порно! Поелозил две минуты, подергался и все. Мы думали в шутку, чирик-чирик. Но он встал, застегнулся и говорит: «Так будем кончать со всеми». А Светка в крови, лежит буквально мертвая. Он быстро ушел. Испугался, что ли. Боевой был у меня отец! Они в армии и не такие штуки делали. Я уже тогда понял, что убью.
О. А еще щипнуть? С ногтями! Начала проявлять активность, цепляется за руки. Запищала.
— Ты молчи! Я тебя аресте… вваю. Открой глаза!
Открыла окровавленный глаз. Смотрит вверх. Боится.
— Ты погоди, ты погоди. Ну вот. Потом кто-то наверху вышел на лестницу, мы убежали. Я своим сказал, кто стукнет — того зарежу. Поняла?
Нажал обеими руками ей на горло. Задержал руки. Забилась. Немного ее порезал ногтем с осколком бритвы.
— Поняла, кто есть… это. Ху! Вот. (Помолчал, тряхнул головой). Да. О чем я?.. Не сочтите откровенность за глупость! А домой пришел — отец спит, утром ничего не помнил. А Светка из больницы вышла, но в школу не вернулась. Так, училась в какой-то спецухе для дураков. Садово-плодовое училище. По озеленению. Но родила через девять месяцев, как полагается, мы специально посчитали. Да и вылитый мой отец этот пацан. Так что нас двое братьев. А, да, было три, но Витьку убили в Сызрани в стройбате. Отец меня любит. У энтти такого быть не может, чтобы люди ссорились, они друг дружку берегут.
Спит или померла. Придушил? Эй!
Надавал по щекам. Руки мокрые. Вытер.
Ну ладно.
— Ты что как эта… Они до сих пор боятся нас, белых. У них кто был мамот, того ссылали. А куда — с Юзени в Бутыгичаг, тысяча километров, тот же климат. Но они там быстро умирали, в лагерях, на урановых рудниках работать возить тачки не могли, не терпели унижения, не понимали что кричат, этих правил, в строю вообще не могли стоять, сразу садились на корточки, к тому же непривычная пища. Они люди свободные, народ особенный. Знаешь, я думаю —
Она не понимает ни хея. Не-пдви-жжность. И у нас полная непдвижжноссть… Не встает, не встает. Джон Стейнбек.
Вдруг мотнул головой, вытаращился. Где я?
Проскок.
Сижу у себя за шкафами, Галина Ивановна загородилась папками, достала термос, играет на компьютере, у нас перерыв, Котова поставила чайник, Валя разворачивает бутерброды, меня мутит. Интернат для детей-инвалидов в Дмитрове. Лежат. Запах. Кто может, тянет руки. Ты принес гостинчика? Возьми меня домой. Там Алешка почему-то. А, их согнали с квартиры.
Морозит лицо. Дурно, дурно мне!
Тут же покосилось, выпрямилось.
Заметил свои голые ноги, срам, сижу сбоку тетки. У нее красное блестящее размазано по лицу, что это. Рот как у древнегреческой маски, видал? Трагедия. Надо прикрыться чем-то. Одеялом.
— Лук! Они самые древние люди на земле, которые пережили много обледенений и приспособились именно к ним. Ледниковый период — как прошлое, так и будущее всего человечества. Каждые сорок-шестьдесят тысяч лет обледенение. Апокалипсис это не огонь, а лед. Лук, то есть видишь ли, энтти не боятся вечного льда. Поэтому их надо сохранять. Они одни переживут и продолжат жизнь на земле. Они могут существовать в белом безмолвии, без источников энергии, тюлений жир горит в жилище из шкур. Немыслимый запах стойбища.