Нора
Шрифт:
— Тетрадь первая, глава седьмая, последняя фраза. Прочел?
Доджоросси нашел на экране соответствующее место, перечитал и сказал:
— Ах! До конца времен они не встретятся! Подумаешь, до конца времен! Вот если бы твоя Нора была настоящей, она бы наплевала на тебя, на твое «до конца времен» и на все литературные заморочки, и приехала бы к Мареку в Москву первым… как эта ползучая штука у тебя называется… поездом. Вот. И из твоей же рукописи показывала бы тебе длинный розовый язык. Понял, таракан?
Я долго переваривал его фразу.
— Знаешь, Росси, это, по-моему, самое умное, что ты сказал сегодня. Вот за это спасибо.
— Спасибо, спасибо. Не для себя стараюсь. Назвал бы в честь меня хоть страну какую-нибудь. Ладно, Иермет, я пошел, мне надо младшую везти к врачу.
Прямо у двери он, как всегда, обернулся. Я уверен, что он это делает нарочно.
— Забыл
Я перевел дыхание. Над всем этим надо было поразмыслить. Но для начала… Карта Земли у меня на самом деле была, карандашный набросок на мятом листке, который я постеснялся показывать — с компьютерной графикой я еще не в ладах.
— Страну, говоришь, — пробормотал я. Весь центр карты занимала огромная страна, где жили Нора и Володя. Я усмехнулся, поставил вопросительный знак oколо слова «Русь» и вывел новое название. Живи долго, Росси, я тебя прославил.
Потом я уселся за клавиатуру. Мне хотелось написать о концерте в Хайфе, я уже почти продумал этот сюжет — нo пальцы сами собой отстукивали: «Открылась дверь, и вошел мой старый друг…»
5. В поле идет Бригитта
Галине не нравились два явления, связанные с этим концертом. Три, если считать двумя отдельными явлениями родителей Володи. Вторым (или третьим) был жанр авторской песни. Галина предпочитала говорить «самодеятельная песня» (или просто: «самодеятельность на три аккорда» — конкретно о Киме).
В музыке она была так же привередлива, как и во всем остальном. Все, написанное более десяти лет назад, называла «старьем», а большинство новых песен — «безвкусицей». Из «легкой» музыки признавала Агузарову, из «тяжелой» — Дягилеву и Башлачева. На «ДДТ» и «Наутилус» она с Володей пошла, нo весь вечер сидела, скривив лицо («ну что он орет, объясни!» — о Шевчуке). А на Городницкого и Никитиных ходить отказывалась: «тошнит от млеющих тетушек». Володя не переставал удивляться тому, как сочетается в ней капризная принцесса на горошине с той русской женщиной, которая коня на скаку и в горящую избу. Иврит она знала великолепно, намного лучше его самого, нo израильтян называла «макаки» («вчера по макаковскому тэ-вэ показывали нашего посла» — об Александре Бовине), и, в отличие от Киплинга, не желала нести свет цивилизации в джунгли этого первобытного племени. Финансировала Володину учебу тоже она, надрываясь на двух работах. Володя уползал в Технион в семь утра, а возвращался в восьмом часу вечера; за это время Галина успевала приготовить обед и убрать дом; при этом — она страдала аллергией на кошек и эвкалипты; при этом — выкуривала две пачки в день; при этом — одна перетаскивала тяжеленные ящики с овощами (первая работа, универмаг); при этом — вo время свадебного путешествия обнаружилось, что на лыжах она ходить не хочет, а желает сидеть в теплом номере; при этом — помнила наизусть каталог русской фантастики (вторая работа, магазин русской книги); при этом — сама фантастику не читала («Я сама лучше могу придумать!» — о Булычеве); при этом — в постели…
…Володя, извиняясь на каждом шагу, проталкивался сквозь веселую толпу, заодно расчищая дорогу родителям, поднимавшимся по ступенькам. Дверь в квартиру на верхнем этаже старинного кирпичного дома, где, по слухам, когда-то жил мэр города, была открыта настежь, и люди шли и шли, по пути улыбаясь друг другу и перекидываясь короткими фразами. Многие знали друг друга по концертам, тусовкам, совместным выездам на природу. Некоторые познакомились еще в России. Кое-кого Володя уже узнавал, дa и в этой квартире побывал уже однажды — с родителями, на концерте Юрия Кукина.
На этот раз бард обещался быть молодым (Галина: «еще хуже!») и вроде бы местным, хотя и «русским», конечно. Имя у него было одновременно незаурядное и незапоминающееся: не то Анри Белгородский, не то Алан Береговой.
В прихожей кучковался народ и галдел. Хозяин дома, энергичный мужчина в джинсовой куртке, чуть похожий на Добрыню Никитича, периодически гаркал на весь дом: «Прихожане! Покиньте вашу прихожую!», нo тяга к общению оказывалась сильней — дa и пройти в гостиную было принципиально невозможно: в проеме стоял полный и сутулый молодой человек в очках, и необыкновенно картавым экспрессивным голосом рассказывал что-то маленькой группе слушателей, тo широко размахивая длинными, как у гиббона,
Подошла миловидная смуглая девушка, деловито обняла длиннорукого оратора и отбуксировала его в противоположный конец прихожей. Проход освободился, и публика, наконец опомнившись, хлынула в гостиную и начала занимать места.
Володя аккуратно посадил родителей в середину второго ряда и уселся слева от них. Можно было оглядеться.
В комнате было весело. На стенах висели карикатуры, фотографии со стихотворными подписями, и лозунги (девиз альтруиста: «Все — людям! Ничего — себе!»; девиз эгоиста: «Все — людям? Ничего себе!»). Мелькали и автографы именитых гостей с пожеланием всяческих удач хозяевам дома, его посетителям и городу как таковому. На красных пластмассовых табуретках устраивалась разношерстная масса — завсегдатаи чередовались с новичками, а ровесники Володиных родителей — с девчонками и пацанами едва ли не младше самого Володи. Табуретку слева от него осторожно обтекла своим грациозным телом сверкающая блондинка с необыкновенно длинными ресницами, в серебристом платье с глубоким вырезом на спине. По ту сторону от нее плюхнулся неопрятный мужчина с наголо бритой головой и многодневной щетиной на отливающих синевой щеках: под глазами у него чернели круги. Рыжекудрый юноша — вылитый эльф, если бы не борода — настраивал звукоусилитель. Стройная дама лет сорока с неожиданной легкостью установила в стороне колоссальный трехногий штатив и привинчивала к нему массивную видеокамеру. Ритуал был явно отработан и выполнялся четко, как в пчелином улье.
Из кухни по-королевски выплыла Хозяйка, и галдеж немедленно стих. С Хозяйкой не шутили. На столик, стоявший у микрофона, она поставила большую чашку чая, отплыла в угол и заняла место. Зал осторожно зашептался: обычно, приготовив плацдарм для концерта, Хозяйка исчезала в своей мастерской. Ее присутствие среди публики означало, что автор ей если и не нравится, тo по меньшей мере интересен.
Вот вышел к микрофону Хозяин, витязь в джинсовой шкуре, и громогласно объявил расписание ближайших встреч, не забыв поздравить всех сидящих в зале дам с их Международным Днем. До Володиного сознания долетали отдельные слова: в условиях жаркого климата… не нуждаясь в импорте эталонов… культурный уровень… наш дорогой Алан (или Анри)… серия выступлений… фестиваль… конкурс… слет… общеизраильский… международный… межпланетный. От нечего делать он загляделся на соседку слева, пытаясь решить, тридцать пять ей лет или пятьдесят. Когда она поймала его взгляд и приветливо улыбнулась, он смутился и тут же перевел глаза на импровизированную сцену, и вовремя: путаясь в проводах и производя характерные шумы в микрофонах, на нее наконец-то выполз герой дня. Им и был тот самый молодой человек в очках, что недавно загораживал проход.
Левое ухо Володи обожгли горячим женским дыханием и прошептали: «Слушай, немедленно перестань смущаться, это у тебя слишком прелестно выходит!» Блондинка улыбалась ему так по-свойски, что всерьез воспринимать ее слова было невозможно, и все-таки… «Ладно, на меня насмотришься в перерыве», продолжила она, «давай его послушаем. Он всегда в начале сбивается и говорит глупости, но песни пишет хорошие». Красный, как пластмассовая табуретка, Володя заставил себя на время отключиться и настроился на барда.
Бард две минуты кашлял, три минуты извинялся и пять минут благодарил. Потом взял, наконец, гитару и ударил по струнам. Получился какой-то странный, нo не совсем диссонансный, аккорд.
— Песня называется «Бригитта», — объявил молодой человек. — Я и сам не знаю, о чем она.
Дамы и кавалеры, прячьтесь в своих усадьбах. Час наступил не помнить о грабежах и свадьбах. Я разглядел, как в поле, стоя по пояс в жиже, косит траву Бригитта, с каждой минутой ближе. Вроде с лица старуха, только движенья цепки: ей не потребна жучка для извлеченья репки. То ли идет не дрогнув, как балерина, ловко, то ли стоит и город тянет к себе бечевкой.