Нормандцы в Сицилии
Шрифт:
Не с легкой душой Рожер отказался от представившейся возможности. Он не питал особой любви к пизанцам, и их попытка вмешаться в его дела, вероятно, ему не понравилась; в то же время возможность получить в свое распоряжение для такой операции хорошо снаряженный флот представляла большой соблазн для честолюбивого и нетерпеливого военачальника. Но к тому времени Рожер, по всей видимости, уже знал о новой кампании, которую Роберт Гвискар планировал на следующий год.
Обстановка в Апулии улучшилась. Бриндизи, Ория и Таранто вновь оказались в руках нормандцев, и герцог получил возможность подумать о Сицилии. Зная это, Рожер, естественно, не хотел рисковать своей небольшой армией в интересах Пизы; значительно лучше было сберечь силы для подготовки к новому массированному наступлению вместе с братом.
В начале 1064 г. Роберт появился в Калабрии с армией примерно в пятьсот рыцарей и тысячу с лишним пеших воинов. Рожер встретился с ним в Козенце, чтобы обсудить будущую военную кампанию. На этот раз они выработали
Паук-тарантул являлся настоящим бичом южной Италии, особенно в окрестностях Таранто, от которого он и получил имя; но нигде не водились в таком количестве эти злобные твари, как на холме, куда привел свою армию Роберт Гвискар. Укусы сицилийской разновидности тарантула, к счастью, не вызывали того бешеного неконтролируемого телесного возбуждения, которое является основным симптомом отравления, и единственное средство от их яда нашло свое отражение в тарантелле, европейском танце, преследующем чисто медицинские цели. Тем не менее, как указывает Малатерра, последствия были достаточно неприятными.
"Эта таранта — червь, имеющий вид паука, но обладающий жестоким и ядовитым жалом; те, на кого он нападет, мгновенно наполняются ядовитыми газами. Их страдания продолжаются до тех пор, пока газы, которых они не могут далее вмещать, не выходят шумно и неделикатно из их задов, так что, если только не применить горячий компресс или более сильное согревающее средство сразу же, говорят, что самая их жизнь оказывается в опасности".
Подобное начало не предвещало ничего хорошего. Лагерь поспешно перенесли в более спокойное место, но нормандцы получили встряску. Воодушевление их угасло. Конка-д'Оро, могучий горный хребет, обрамляющий Палермо, великолепно защищал город от любого нападения с суши. Каждое перемещение атакующей армии отлично просматривалось из фортов и сторожевых башен, и, даже когда Роберт подошел вплотную к городским стенам, он не сумел найти никакой лазейки. Безнадежная осада продолжалась три месяца. Сарацинские суда спокойно заходили в городскую гавань, и жители Палермо едва ли испытывали хоть какие-то неудобства. Это слишком напоминало ситуацию с Энной, только на этот раз не произошло даже сражения, чтобы утешить гордость нормандцев. В результате Гвискару пришлось второй раз за три года возвращаться со своими обескураженными воинами в Италию, где ситуация в его отсутствие вновь ухудшилась. Он никогда не мог покинуть свои владения надолго. Не считая взятия одного непримечательного города Бугамо, ныне давно несуществующего, поход не дал ничего; даже Агридженто, который Роберт уже без энтузиазма пытался захватить на обратном пути, устоял перед его натиском. Он теперь вынужден был признать, что в лице мусульман западной Сицилии нашел более сильных и решительных противников, нежели все те, с кем он или члены его семьи сталкивались до сих пор — будь то лангобарды, франки или византийцы. В конце 1064 г. стало казаться, что нормандская экспансия достигла своих естественных пределов.
В течение четырех лет нормандская армия в Сицилии походила на корабль, попавший в штиль, — одинокий и лишенный всех движущих сил. Никаких значимых сражений, никаких новых завоеваний, никаких заметных продвижений. Если мы хотим рассказать о достижениях нормандцев в это время, нам следует обратить свой взгляд на север Европы, на побережье Кента и поле Гастингса. Что касается нормандцев в Сицилии, период около 1066 г. — скучнейший в их истории.
Рожер, вероятно, пережил безумное разочарование. Он никогда не переставал теснить врага; но при такой миниатюрной армии, как у него, единственно возможной тактикой явилась тактика коротких вылазок, целью которых было измотать сарацин, заставить их жить в постоянном напряжении, в ожидании внезапного налета или засады. С этой целью он перенес свою временную столицу в Петралию. Этот город нормандцы захватили в 1062 г., и теперь, после того как Рожер перестроил и отремонтировал его каменные укрепления, он идеально подходил на роль военной базы для военных вылазок в окрестности Палермо.
Совершая рейды на север, юг и запад, Рожер заставлял сарацин постоянно быть настороже, но и только. Лишь одно утешало — его противники вновь безнадежно перегрызлись. Ибн аль-Хавас вначале приветствовал прибытие североафриканских армий под командованием Люба и Али, но вскоре после Черами он стал ревниво поглядывать на растущее могущество молодых принцев, и последовавший раздор быстро перерос во всеобщую смуту. При том что у самого Рожера не было сил, чтобы причинить сарацинам серьезный ущерб, он мог, по крайней мере, с удовольствием наблюдать, как они делают все возможное, чтобы уничтожить друг друга.
Для Роберта Гвискара это тоже были бесполезные годы. Он высадился на берег Калабрии после неудавшейся экспедиции в 1064 г. только для того, чтобы разбираться с новым бунтом своих апулийских вассалов. Этот мятеж, более серьезный, чем те выступления, которые ему до сих пор приходилось подавлять, возглавляли Жоселин, властитель Мольфетты, и три его собственных племянника, Гофри из Конверсано и Роберт из Монтескальозо и их кузен Абеляр, которого Гвискар семь лет назад после смерти герцога Хэмфри, его отца, нагло лишил наследства. Эти три молодых человека, сговорившись с византийцами при посредничестве Переноса, герцога Дуррацо, — который щедро снабжал их деньгами и оружием, доставлявшимися через Адриатику, — восстали в апреле 1064 г. вскоре после отбытия Гвискара на Сицилию и за месяцы его отсутствия сметали все на своем пути. Роберт вернулся поздним летом и остановил их продвижение, но, несмотря на все его усилия, бунт продолжал распространяться. В 1066 г. мятежники получили поддержку в лице варягов из Константинополя, и к концу этого года не только Бари, но еще два важных апулийских порта, Бриндизи и Таранто, оказались в руках греков.
В 1067 г. и в Апулии и в Сицилии ситуация, казалось, зашла в тупик. Затем в 1068 г. почти одновременно для Роберта и Рожера появился просвет. По крайней мере для Гвискара обстоятельства изменились самым неожиданным образом. В течение нескольких лет Византийская империя наблюдала с возрастающим беспокойством за постепенным продвижением на запад турок-сельджуков. В течение жизни одного поколения эти племена, явившиеся из-за Амударьи, покорили Персию и Месопотамию. Багдад, столица Арабского халифата, пал перед турками в 1055 г., та же участь постигла Армению и Киликию, а теперь они двигались неуклонно через Малую Азию к Константинополю. После смерти Константина X в 1067 г. византийцы остались без императора; власть в империи перешла к его вдове, императрице Евдокии. Все, однако, понимали, что перед лицом сельджукской угрозы во главе империи должен стоять военный вождь, поэтому Евдокию спешно и против ее желания заставили выйти замуж за некоего Романа Диогена — если верить Вильгельму из Апулии, получившему это прозвище из-за своей раздвоенной бороды, опытного и храброго каппадокийского военачальника. 1 января 1068 г. Романа провозгласили императором. Новый император направил все усилия на борьбу с турками, полностью забросив итальянские дела. Лишившись внезапно всякой внешней поддержки, взбунтовавшиеся вассалы растерялись и один за другим сдались. К середине февраля только Годфри из Конверсано продолжал сопротивляться. Окопавшись в своей горной крепости Монтепелозо, он держался несколько месяцев, оставленный прежними союзниками — и греками, и нормандцами. Но в июне Гвискар подкупил одного из приближенных Годфри, пообещав ему фьеф, и тот тайно открыл ворота. Армия Гвискара ворвалась в крепость, Годфри, застигнутому врасплох, оставалось только сдаться, предатель получил свой фьеф, и бунт был подавлен.
Удовлетворение, которое должен был испытать Роберт Гвискар, осознав, что апулийская оппозиция подавлена, а его собственная власть восстановлена, было бы еще больше, если бы он знал, что в то время, когда он осаждал Монтепелозо, его брат нанес последний смертельный удар по всему организованному военному сопротивлению в Сицилии. Годом раньше сарацины вновь объединились. Войско под командованием Аюба в конце концов сошлось в жестокой битве с армией Ибн аль-Хаваса, и в этом сражении грозный старый эмир был убит. Аюб объявил себя его наследником и был признан в Агридженто, Энне и Палермо. Это дало ему статус, необходимый для того, чтобы принять командование всеми сарацинскими военными силами. Теперь, когда междоусобицы не нарушали более единство сарацин, Аюб решил при первой удобной возможности спровоцировать нормандцев на открытое столкновение, которого после поражения под Мерами он сам и его соотечественники всячески старались избегать. Летним утром 1068 г. нормандская армия отправилась в очередной набег — в этот раз на земли к югу от Палермо, но около города Мисилмери [41] ей неожиданно преградило путь большое войско сарацин.
41
Во времена арабского владычества город носил имя Менсил-эль-Эмир — "село эмира".
Рожера, наверно, удивила столь радикальная перемена в тактике его противников, но не похоже, что он растерялся. Малатерра пересказывает речь, с которой он обратился к своим воинам перед битвой. Улыбаясь, он заявил, что бояться нечего, это те же враги, которых они уже несколько раз побеждали раньше. Что из того, что у сарацин сменился вождь? Их Бог остался прежним, и, если они будут полагаться на Него, как полагались раньше, Он дарует им победу. Впрочем, нормандцам вряд ли нужны были эти ободряющие слова. Военная тактика сарацин вызывала у них презрение, сами они были, в конце концов, Божьими воинами, исполняющими Его замысел, и добыча вновь обещала быть великолепной. Они ждали только сигнала Рожера к атаке.