Нортланд
Шрифт:
Но я не отреагировала на ее попытку меня дезориентировать. Прежде, чем они предприняли что-либо еще, я сказала:
— Удачи вам. Это правда важно. Так же важно, как то, что вы пришли со мной. Спасибо.
Я подалась к ним, поцеловала обеих в щеки. Ивонн нахмурилась, затем сняла халат и кинула мне под ноги пропуск, так небрежно, словно бы я была лакеем, которому ей лень было вручать купюру.
— Нам это больше не понадобится. Может даже наоборот помешает, если нас поймают. В случае чего, свалим все на тебя.
Я кивнула, подняла халат и пропуск.
— И тебе удачи, Эрика, — прошептала Лили.
— Я вас не сдам.
— Конечно, не сдашь, — сказала Ивонн. —
Я улыбнулась и помахала им рукой. Чтобы не видеть, как они спускаются, уходят, и я остаюсь одна, я посмотрела на посыпанное звездами, как снежком или сахаром, небо, свежее, прохладное и свободное.
Давай, глупышка Эрика Байер, сделай хоть раз что-нибудь смелое и достойное, пусть это глупо хоть тысячу раз.
Когда я снова посмотрела в сторону лестницы, Лили и Ивонн уже не было.
Я надеялась, что халат кальфакторши, пропуск и нечеловеческое везение мне помогут.
Глава 9. Утопизм после конца утопии
Итак, я осталась одна, и мне предстояло решить, что делать, исходя из этой невеселой перспективы. Я застегнула халат на все пуговицы, он был длинный, и я надеялась, что под ним мое платье Дома Милосердия не будет заметно. На пропуске, ровном пластиковом прямоугольнике, открывающем двери в месте, где женщин держат для приплода, как скот, была фотография фрау Винтерштайн. Не хотела бы я быть запечатленной в таком контексте. А фрау Винтерштайн белозубо улыбалась, демонстрируя свою потрясающую фотогеничность.
Я вздохнула, рассматривая фотографию. Вряд ли они, в конце концов, смотрят на пропуск каждой проходящей работницы. Шанс им воспользоваться у меня был, и это при условии, что он мне вообще понадобится. Фрау Винтерштайн явно знала о Доме Жестокости, но имела ли она право там находиться?
Я пришла к выводу, что это так, потому что фрау Винтерштайн со всей ее политической сознательностью вряд ли позволила бы себе знать о чем-то, что было ей не позволено.
Я побрела по крыше дальше, к крылу здания, именуемому Домом Жестокости. Нужно было попытаться проникнуть туда, хотя у меня не было сколь-нибудь значимых идей по этому поводу. Наверняка в здании должны были быть выходы на крышу, я поставила цель поискать их в нужной мне части. Лезть по пожарной лестнице или пробовать проникнуть в Дом Жестокости человеческим путем, через дверь, мне вовсе не хотелось.
Теперь шагать по крыше, быть выше всех, ощущать себя под самыми звездами было вовсе не приятно. Без Лили и Ивонн эйфория освобождения рассеялась, теперь я чувствовала себя мишенью, предельно открытое пространство пугало меня. Я поежилась, сейчас каждый звук заставлял меня пригибаться к земле, и все очарование ночи истаяло без следа. Настоящего, парализующего страха, однако, не было. Я словно отделилась от своего тела, и это придало мне некоторое спокойствие, явно не самого здорового происхождения. В тот момент, когда я увидела вход на чердак, слух мой пронзил треск гравия под колесами машины. Я упала, прижалась к полу так близко, как только могла, и это тоже произошло словно бы нечто само собой разумеющееся. Тело мое приняло правила игры быстрее меня.
Я увидела машину, черную, блестящую, дорогую. Респектабельный автомобиль для человека с деньгами и положением, и был он там не один. Они скопились во дворе, словно какие-то мерзкие жуки с блестящими, хитиновыми спинками. Я была уверена, что на всех этих машинах гвардейские номера. Дело было не столько в ореоле, который нарисовал вокруг Дома Жестокости Рейнхард, сколько
В Дом Жестокости было позволено входить лишь избранным.
Я была уверена, что перед нашим (я уже называла его нашим?) Домом Милосердия такого аншлага не наблюдалось, а сейчас все чистые, одетые в белое девочки, и вовсе видели свои, иногда тяжелые от нейролептиков, сны.
Рейнхард сказал, что Дом Жестокости — это столовая. Машины, эти жуки-падальщики, тыкались мордами в здание, так что это выглядело почти забавно, и в то же время картина была переполнена жутковатой жадностью. Наделив неживые предметы смысловой нагрузкой и дождавшись, пока солдат скроется в здании, я поползла ко входу на чердак. Теперь то, что я еще две минуты назад расхаживала по крыше казалось мне непозволительной роскошью, и я чувствовала, как забилось от запоздалого ужаса сердце.
Мне повезло снова — замок оказался кодовым, он запиликал и отозвался зеленым цветом, когда я приложила пропуск. Я вздрогнула, представив, как этот звук отразится на моей судьбе, однако волновалась я зря. Как только я проникла на чердак, оказавшись в пыльной духоте, я услышала, что внизу грохочет музыка. Это было смешение самых разных стилей и ритмов, словно бы каждый присутствовавший задавал какие-то свои правила. Взрывающий легкие рев саксофона, пляска пальцев по клавишам фортепьяно, стучащие вместе с сердцем барабаны мешали друг с другом совершенно непохожие мелодии. Этот хаос испугал меня, в нем было что-то от безумия. Я вдруг малодушно решила остаться здесь. На чердак, судя по всему, мало кто заходил. Нетронутые клубы пыли путешествовали по полу от сквозняка, идущего снаружи, я с трудом различала их, зато они щекотали мне ноги. Не было никаких вещей, ничего, что можно было использовать в качестве оружия — только откуда-то взялись связки газет, в темноте выглядевшие довольно грозными стражами, но оказавшиеся легким, безвредным мусором. Стоило мне немного пройти, и я наткнулась на паутину, это окончательно уверило меня в том, что здесь я в безопасности (если исключать пауков, некоторые из которых кусались очень больно).
Музыка казалась мне нестерпимо атональной, воздействующей на какие-то глубокие и прежде неизвестные части меня, вызывающей обморочный страх. Быть может, я просто перекинула на этот поток звуков все накопившееся напряжение. Я вздохнула, а потом с размаху залепила себе пощечину.
— Крепись, Эрика, ты пришла сюда не для того, чтобы умереть в одиночестве на чердаке.
Ты хочешь достать Роми.
И сделать это нужно быстро, потому что если Дом Жестокости, как сказал Рейнхард, это нечто вроде столовой, то какой из этого рождается вывод?
Их едят.
Халат болезненно жал мне в груди, но я не решалась расстегнуть ни одной пуговицы. Наверняка, я выглядела кем-то вроде медсестрички из порнофильма. Но это лучшая маскировка, чем никакой вовсе. Я прошла к двери, взялась за ручку и поняла, что дверь открыта. Отчасти я даже надеялась наткнуться на замок, который нужно открывать с помощью ключа, лечь на пол и полежать в отчаянии и уверенности, что я ничего не могу сделать.
Но правда заключалась в том, что я могла. И я открыла дверь, и я выскользнула на лестницу, ведущую вниз, и никто не заметил меня, потому что в этом месте было много, много людей. И оно ничем не напоминало Дом Милосердия.