Нортланд
Шрифт:
Решили, что вытаскивать Кирстен Кляйн должен не Отто, потому как он слишком ценен. С другой стороны у самого Отто был другой аргумент: он не собирался никого убивать.
Но он мог заставить другого человека совершить любое преступление. Был такой старый-старый фильм, немой, черно-белый и жуткий. Кажется, он назывался "Кабинет доктора Калигари".
Все мы здесь сомнамбулы, которых можно заставить делать что угодно. Кому-то, впрочем, придется поучаствовать в приведении этой метафоры к суровой реальности.
В конце концов, Отто
— Не надо тихо, — сказал Рейнхард. — Наоборот, пусть шума будет столько, сколько получится, а может даже чуть больше.
— Подумай, — сказал Маркус. — Это представление, спектакль.
— И если вы сумеете грамотно его обставить, ваше имя войдет в историю.
— Я не хочу в историю, — сказал Отто, затем посмотрел в окно, словно бы история поджидала его у подъезда. — Но я подумаю, да. Я очень хорошо подумаю.
Напоследок мы с Ивонн и Лили встали перед Отто, и он заглянул в глаза (и разум) каждой. Я чувствовала себя героиней какого-то приключенческого романа, мы были похожи на тайное общество с его странными, против воли сближающими ритуалами и опасными секретами.
— Вот, — сказал Отто. — Теперь никто не узнает об этом разговоре.
— Но вы, — он кивнул на солдат. — Можете сказать.
И я поняла, что это значит. Это значит, что я не могу.
— Девушек мы забираем с собой, — сказал Маркус. Я заметила, что с Лили он обходится бережнее, чем с Ивонн. Они все помнят. Впрочем, для Ивонн это могла быть и плохая новость. Я окончательно уверилась в призрачности своего участия в этой истории, однако Рейнхард, выходя, схватил меня под руку. Я обернулась и увидела, что Лиза смотрит вслед солдатам не только со злостью, а с какой-то завистью или, может быть, тоской.
Они должны были существовать вместе. Не жить вместе, быть может даже не испытывать друг к другу что-то особое, вполне вероятно, что они не нуждались больше ни в любви, ни в принятии. Но сама форма их существования подразумевала совместность. Или лучше сказать совмещенность.
Она нуждалась в них или в других таких же. Таковы были особенности их вида. Выживают ли пчелы или муравьи по одиночке? Какой-нибудь придирчивый энтомолог, наверняка, сказал бы, что существуют виды пчел, которые предпочитают одиночество. Однако, моя метафора простиралась скорее в сторону ульев и муравейников, а также их обитателей.
Одинокая пчела — не пчела. Она теряет свою самость, заключенную во всесильном "мы". Для меня сама мысль об этом была жуткой, но, возможно, такой же чудовищной казалась, к примеру, Рейнхарду идея бесконечного в своем одиночестве, пустого Эго.
Страшно мне не было. Более того, я чувствовала облегчение, потому что теперь меня, Ивонн и Лили не разделяли привилегии. Свои привилегии можно только посчитать, а вернуть их теперь не получится никак.
Как только Рейнхард вывел меня из подъезда, он сказал:
— Ты сейчас отправляешься домой.
— Что?
— Ты
Я взглянула на Лили и Ивонн, которая посмотрела на меня так, что стало холодно где-то в области печени.
— Нет, — сказала я. — Просто…
— Насчет твоей свободы я договаривался с кенигом.
Я снова ощутила себя маленькой девочкой, которую мама ведет к знакомому врачу, громко рассуждая о том, как он пропустит их без очереди.
— Да, — сказала я.
— Не буду предупреждать тебя о том, что будет, если ты кому-нибудь что-нибудь скажешь.
— Потому что я не сделаю этого.
Он усмехнулся. Я вдруг взглянула наверх и увидела, что Лиза смотрит на нас. Заметив, что я вижу ее, Лиза помахала мне. Я уныло повторила ее движение, снова взглянула на Рейнхарда. Его красивое лицо казалось мне совершенно безучастным. Я вдруг подумала, он ведь так смертельно бледен, потому что большую часть жизни не выходил на улицу. Некоторая болезненность оставалась в нем и до сих пор, это было трогательным, настоящим.
Я захотела поцеловать его, но вместо этого мы оба сделали шаг назад, расходясь, словно мы завершили танец. Я посмотрела на девочек. Лили не ответила на мой взгляд, а Ивонн продолжала излучать ненависть такой силы, что мне пришлось срочно развернуться и идти, уже не оглядываясь. Я слышала, как они посадили Лили и Ивонн в машину.
Была ли я виновата в этом? Можно было предположить. В конце концов, если раскручивать эту цепочку до конца, я вполне могла оказаться виновной во всем, что произошло с момента моего рождения.
Я решила оставить себя в покое и ни о чем, совсем ни о чем, не думать. Мимо меня проехала черная машина, блестящий, плотоядный жук. И я подумала, если Лили и Ивонн — заложницы, Рейнхард, Ханс и Маркус не должны вредить им, пока Отто делает, что положено.
Рейнхард дал мне свободу, у нее была своя цена. Я впервые подумала о том, считают ли Маркус и Ханс правильным его со мной общение. Я поняла, что это важно. Без этого не понять ни Рейнхарда, ни моего нового положения.
Впрочем, стоило быть благодарной за то, что у меня был шанс вернуться домой. Теперь я знала, насколько это много.
Так прошла неделя, от Рейнхарда не было никаких известий, как и от Ивонн и Лили. Я стала невидимой, мне не пересылали лавандовые повестки, меня не вызывали на работу. Я была призраком в собственном доме, так что иногда меня посещали предположения о том, что я просто умерла и началось мое длительное и бессмысленное посмертие.
Мне нравилось быть незаметной. Нравилось целыми днями сидеть дома, читать, писать и курить. Роми и Вальтер продолжали жить у меня, и мы представляли уже целую когорту призраков. Я отдала Роми один из своих костюмов, чтобы она не выделялась, когда выходит из квартиры. Впрочем, надо признать, что она делала это редко. Но все же чаще, чем Вальтер, который не покидал дом вовсе.