Носители Совести
Шрифт:
– К тебе тут с телевидения приезжали. Ты у нас звезда теперь.
– Кто такие?
– Да не приметил я, позвонили снизу, спросили тебя, я говорю – нету-на-месте-будет-вечером-что-передать. Нет, отвечают, спасибо, ничего не надо.
– С какой хоть студии? «Примо»? СеверТВ? Откуда?
– Да говорю же, ничего не сказали.
Арсений снял трубку, позвонил вниз, на пост.
– Добрый вечер! Арсений Догай говорит. Меня сегодня кто-то спрашивал?
Обычно тягучий и невообразимо скучный голос дежурного, про которого Глеб говорил: «Конченый североморец!», вдруг преисполнился эмоций.
– Здравствуйте, Арсений Юльевич! Вас с телевидения спрашивали, целая съемочная группа.
– С какого канала?
– Да кто их разберет? Вломились с камерами, стойками, микрофонами, говорят: нам нужен следователь Арсений Догай. Не можем до него дозвониться. Ну, я разрешил воспользоваться внутренним телефоном. Выяснилось, что вас нет. Ну, они поговорили
Дежурный немного помолчал, видимо, собираясь с силами. И так целую речь загнул, обычно от него и простого «да»-«нет» не дождешься.
– Тачка у них классная, – вдруг произнес он самым доверительным тоном. – Эх, ну почему я на ТВ не работаю? Тоже бы на «астре» раскатывал, все девки мои были бы!
Глеб ушел, Арсений сидел в кабинете один, в сотый, наверное, раз перечитывая листы с опросами соседей Круковского.
Алина. Единственная ниточка, связывающая Круковского и Шаллека, больше ничего не осталось.
Тяжкие раздумья прервал телефонный звонок.
– Арсений? Не ждал? – раздался в трубке голос Жадовского. – Радуйся, нашел твою бумажку.
– Да ну? Когда это экспертиза делала что-то вовремя?
– Ой, брось! Если у тебя дело не идет, так и скажи, нечего пинать медицинских работников.
– Извини…
– Ладно, у меня еще куча обследований до полуночи. Ближе к телу, как говорится… Короче, вспомнил я, как оно все было. Вначале действительно Лациус его осматривал, твоего поэта. Сделал заключение, все чин-чинарем. Отправил с курьером акт обследования. А через день следователь тот заявился… Левага, что ли? Тут неразборчиво.
– Левера, – поправил Арсений.
– Точно, Левера. Вот он и есть тот самый следователь. Прибежал, взмыленный, как лошадь, с двумя литрами пива – понимающий человек, не то, что некоторые. Я его действительно тогда впервые увидел, ему уже хорошо за тридцать, а нашивка с тремя полосами всего. Я еще удивился, отчего так немного, сейчас ведь люди, как грибы растут. Вчера – младший советник, завтра, глядишь – уже первый ранг цепляют, а там и до Генерального недалеко. Прости, это к тебе не относится. Так вот. Вбежал он, значит, и сразу стал интересоваться – не отправили ли труп на погребение. А родственников у этого поэта не оказалось, вот и положили его на ледник. Своей очереди дожидаться, пока кто-нибудь из знакомых не появится. Сам знаешь, пока выпросишь у похоронной службы бесплатное погребение, сто лет пройдет. Успокоили мы следователя, поинтересовались – с чем пожаловал. А он так вот с ходу и выпалил: знаю, говорит, что все на бытовую смерть похоже, только знаю и другое. Не бытовая смерть. Убийство. Как и кто – попросил не спрашивать, сам не знал. Короче, заразил он меня своей уверенностью. Опять же – с пивом человек пришел, а не с обещаниями, – снова подколол эксперт, но Арсений и ухом не повел. – Стал по новой проверять. Часа три, наверное, возился. Честно, Арсений, если там и было убийство, то работал специалист. Никаких следов насилия. Мало ли, что сейчас придумать можно. Может быть, он эту бутылку под гипнозом принял, чем не версия?
Арсений согласился, тем более, такое уже встречалось в следственной практике. Не у него лично, но вот кто-то из коллег изрядно поломал голову в поисках мотива для самоубийства одного из свидетелей по делу о банкире-мошеннике.
– Ну вот, – продолжил эксперт, – так я следователю тому и заявил, что ничем помочь не могу, нет следов. Никаких. Он расстроился, начал что-то доказывать, но потом рукой махнул, оставил пиво и ушел. А сопроводиловку все же оставил, она у него с собой была. Только там еще пара листков к сопроводительному письму прицепилась…
– Что еще за листки?
– Да так, ничего. Стихи какие-то… Наверное, Шаллека этого, поэта умершего.
– Все-таки – умершего?
– Я не Бог, чтоб судить об этом. А кроме Бога никто не видел, что там произошло. То, что я в заключении своем написал, так оно и есть. Не было следов. Ни инъекций, ни физического насилия. Даже кровь в спецлабораторию отправил – проверить, нет ли следов каких-нибудь психотропов или наркотика? Ничего, только спирт. Так что, извини…
Арсений отчетливо представил, как Михаэль сейчас искренне разводит руками, прижав трубку к уху.
– И что там за стихи? – спросил больше для того, чтобы не молчать. Очень уж не хотелось остаться наедине со своими мыслями.
– Говорю же, неразборчиво… Хотя нет, вот тут есть кусочек… Слушай. Называется «Ливень в раю»:
О том, что ты можешь летать, ты не знаешь,И свято веришь тем, кого почитаешь.Но есть и то, что творимо тобою,Что названо птицей крылатой – мечтою…Ангелы крылья на солнце обсушатИ в облака полетят добыватьЧьи-то святые иль грешные души —В рай, или в ад!В рай, или в ад!И если корона над твоей головой,То это не значит, что ты – святой.Нищий, что нимб над рубищем обрящет,Бродячий поэт – вот святой настоящий.Дождь, прошумевший над раем, иссякнет.Тени ушедших почувствуют вдругВечную жажду о счастье и правде.Так вечных надежд замыкается круг…– Бродячий поэт – вот святой настоящий… Это он не о себе, часом? – спросил Арсений.
– Скорее наоборот. Он про себя говорит, что если, мол, корона над головой, ничего хорошего не выйдет. Как там… А, вот: «И если корона над твоей головой, то это не значит, что ты – святой…»
– Думаешь, он свои имперские вирши вспоминал? Где все, что видел, – или восхвалял, или молчал…
– Ну, не знаю. Может, он сначала честно писал, верил, а потом разочаровался. Вот, смотри, тут есть как раз на эту тему:
Свечи поцелуй коснулся ночи,Еще темнее стала ночь.Ты вдруг раствориться в ней захочешь —Никто не сможет тебе помочь.Захочешь попробовать звезды на вкус,Лизнуть языком их холодное пламя.Но вдруг обнаружишь, что мир так же пуст,Как облик надежды, живущий в сознании…Как ветер, ревущий над вольным простором.Как айсберг, плывущий в туманную ночь.Как споры с судьбой – бесконечные споры,В которых никто не сможет помочь…И в грезах своих ты не знаешь покоя,И гонишь мятежные мысли ты прочь.Из ночи – опавшего желтой листвою,Тебя не поднимут ушедшие в ночь.Захочешь ты стать вдруг серебряным моремИ плыть лабиринтом подводных знамений.Но море не вечно, поймешь это вскоре, —Как мысли твои в час ночных пробуждений.Как ветер, разбитый о черные горы.Как айсберг, распятый на теплых теченьях.А вечны бывают лишь споры с судьбою,В которых не встретишь к себе снисхожденья…Дрожащие руки неверный маршрутНа карту твою нанесли.И вот ты, как тряпка, как клоун, как шут! —Шагаешь по краю судьбы.В театре ты куклой чьей-то не стал бы,Такую судьбу заменив на другую,Но строят владыки себе пьедесталыХватая, все, что под рукою.Ну, кто бы подумал, что тот, кто ведетДругих за собой, был неправым?И вот, между нами ревущий поток.Я – с этой. Вы – с той стороны переправы.Ты славы чужой не хотел быть помостом,И будешь стоять, когда крикнут – беги!Неважно, каким средь толпы вышел ростом,Но правдой ты выше толпы.Пусть кто-то из правильных, точных по ГОСТуПопробует тронуть вдруг струны мои!!!На вере своей настоять так непросто,Шагая по краю судьбы…Над землей, там, где звезд сияние —Расстояния, расстояния.А под ними, густыми туманами —Одиночество сплошь с обманами.Если счесть все таблицы древние,Не последние мы и не первые.Только стоит найти минутку —Обращать все сомненья в шутку.Что же горестями и метелямиНам отмеряно, все отмеряно.И успеть бы закрыть все двери —Так вернее, оно вернее…