Шрифт:
1
Ностальгия по Японии возникла разом у всех, как только стало известно, что вопрос о гастролях практически рeшен. И пока в главном кабинете обсуждалось, какие именно спектакли должны произвести наилучшее впечатление на японцев, за кулисами возникла особая атмосфера ожидания, тревог и надежд.
Разумеется, были в театре корифеи, которые знали, что поедут при всех обстоятельствах; их заботили вопросы личной подготовки. Были такие, кому поездка наверняка не маячила; в их скорбные души я боюсь заглядывать. Типовое волнение охватило "средний класс", тех, чье свидание с видом
В один из определяющих дней у доски с расписанием спектаклей я встретил артиста Михаила Данилова.
– Привет, Миша!
– бодро сказал я.
– Привет, Володя!
– весело откликнулся он.
Миша - один из счастливчиков, что-что, а уж "История лошади" не может не поехать, и сведений у Данилова больше, чем у меня.
– Ну, как, учишь японский?
– Это моя завистливая шутка, которую Миша должен подхватить.
– Учу, конечно. Но есть трудности...
– Какие же именно?
– теперь подыгрываю я.
– Слишком много иероглифов!..
– Что делать, Миша, надо напрячься, речь идет о взаимовлиянии древнейших культур, - сочувствую я.
– А пропаганда метода Станиславского?!
– развивает мысль мой славный коллега.
Данилов - интеллигент. Он влюблен в Гоголя и держит в уме целые страницы "Мертвых душ". Из горячительных напитков, завязав однажды и навсегда, пьет только крепчайшие чаи и кофе. Курит не только сигареты, но и трубки и сам режет их из вишневых корней. Миша невысок, плотен и во все времена года, даже в жару, носит беспримерной прочности ботинки на толстой подошве. Важно сказать, что Данилов - отменный фотограф, и у меня создалось впечатление, возможно, ошибочное, что из каждой зарубежной поездки он привозит если не фотокамеры, то объективы, фильтры, футляры, штативы, увеличители, бинокли и сотни репортажных снимков, на которых мы выглядим такими, как есть, а не такими, какими хотим казаться.
– Миша, если я спрошу, как по-японски "вишня"...
– Я от тебя не скрою, что "вишня" по-японски - "сакура"...
– А если я захочу узнать, как по-японски "капеесес"...
– Я отвечу тебе, что по-японски "капеесес" значит "векапебе".
Кроме нас у расписаниия никого нет, и разговор носит свободный характер.
– Миша, в Токио у тебя будет заслуженный успех!
– Разумеется, Володя. А на крайний случай у меня есть еще одна надежда...
– Какая, если не секрет?
– Это, конечно, секрет, но тебе я скажу: у нас с Гогой будет свой переводчик.
В детстве нашего Мастера, Г.А. Товстоногова, звали Гогой, и это уменьшительно-ласкательное имя сохранилось на всю жизнь для домашних и близких друзей; об этом знал не только весь город, но и весь театральный мир, и наши артисты, которые к Георгию Александровичу так никогда не обращались, в разговорах между собой пользовались тем же, будто бы сокращающим дистанцию, именем.
– Вчера японец смотрел "Лошадь", - сообщает между тем Миша, - а завтра смотрит "Ревизора".
– Вот оно что, - говорю я, - к нам приехал...
– Менеджо'р, - заканчивает фразу Миша, делая ударение на последнем слоге.
–
Теперь я набит сведениями, остается задать главный вопрос.
– А ты не знаешь, "Мещан" этот японец будет смотреть?
– "Мещане" - моя главная надежда.
Миша вздыхает.
– Нет, Володя, должен тебя огорчить, по моим данным, "Мещане" в Японию не едут...
Короткую паузу называют в театре "цезурой", и, помимо моего желания, она возникает в нашем разговоре. Взяв себя в руки, я спрашиваю:
– Ну, а что едет еще?..
– Еще едет "Амадей", - говорит Миша, глядя на меня с искренним сочувствием...
Я не сторонник "Амадея", и он это знает. На мой взгляд, это - наша репертуарная ошибка. На мой ревнивый взгляд, грешно ставить историю Моцарта и Сальери в изложении модного Шеффера, когда у нас есть гениальная трагедия Пушкина. Тем более что англичанин в нее заглядывал и, по мне, ничего не понял. Шеффера поставит кто угодно, а таких "Мещан", как у нас, не сделает никто...
– Ну, если смотреть с этой точки зрения, - задумчиво говорит Данилов.
– А с какой же еще?
– капризно перебиваю я, окончательно теряя юмор.
И тогда, склоняя меня к разумной объективности, Миша говорит:
– Однако костюмы в спектакле красивые. Очень. С этим ты не можешь не согласиться.
И, выдержав еще одну цезуру, я соглашаюсь.
– Да, Миша. В этом ты прав. Костюмы выглядят красиво...
Поняв, что страна восходящего солнца мне больше не светит, я начал соображать направление своих автономных гастролей по городам и весям нашей необъятной родины. Слава Богу, такая возможность в запасе у меня была.
Переговоры с администраторами шли к успешному концу, как вдруг открылись новые обстоятельства: снова заболел Григорий Гай, в Японию его не берут, и предстоит срочный ввод в спектакль "Амадей". Времени остается мало, костюм сложен и дорог, и руководство театра ищет артиста, которому пришлись бы впору камзол и штаны широкогрудого приземистого Гая.
Нужно сказать, что для поездок за границу состав счастливых спектаклей всегда немного корректировался либо из-за так называемых невыездных, либо ради простого сокращения общего числа едущих. В таких случаях даже на скромные роли могли быть назначены артисты ведущего положения. А что касается массовых сцен, то были в нашей гастрольной практике звездные эпизоды, когда на какой-нибудь революционный митинг, подобрав одежонку поскромней, выходили статистами и Лебедев со Стржельчиком, и Шарко с Эммой Поповой, и другие прославленные мастера, радуя и веселя своим появлением привычное народонаселение массовки...
И вот, смиренно настроившись на уральский маршрут, я вдруг узнал, что первым кандидатом на замену Гая в спектакле "Амадей" назначен именно Рецептер. Здесь, конечно, сказались прежде всего интересы дела, но нельзя было также исключить доброго отношения именно к нему, так как эта поездка являлась бесспорным поощрением каждого участника. И не только моральным: суточные в валюте не шли ни в какое сравнение с домашним жалованьем. А тут - сорок дней в Японии!..
Однако вместо бурной радости в моей неблагодарной душе возникла смута, и на то было несколько причин.