Ностальгия

Карамов Сергей Константинович

После долгого пребывания в полутемном сарае небо показалось Николя бесконечно просторным, радостным и светлым, а воздух – чистым и изумительным.

В эти последние минуты своей жизни Николя вспоминал прекрасный родной образ жены Настеньки, ее чарующую улыбку, ее милый и заразительный смех… Он вспоминал, как целовал Настеньку, как танцевал с ней вальс… Он мысленно благословил ее, и очень надеялся, что ей удастся спастись от бесчинствующих большевиков, которые, несомненно, полезут в его графское имение. Он не ведал о судьбе Настеньки, своего отца, к сожалению, а теперь накануне неизбежной смерти, стоя со связанными руками, понимал, как мало успел он в жизни совершить! От изнуряющей душу тоски и

досады у Николя закружилась голова, он слегка пошатнулся, но усилием воли заставил себя держаться ровно и неподвижно, не показывая врагу своих волнений.

Щеглов минуты три молчал, куря папироску, смотря на спокойное и невозмутимое лицо Николя.

– Ну, барин, – решил спросить Николя Щеглов, – не страшно ли?

Николя промолчал.

– Вот как, – усмехнулся Щеглов, – дескать, барин с нами, босяками, говорить не желают-с? Дескать, мы недостойны их благородий!

Николя воскликнул:

– Сударь! Извольте прекратить насмешки! Стреляйте, я не побегу.

– Эт-то точно, куда ж ты, бедолага, от большевиков убежишь? Некуда!

Ни один мускул не дрогнул на лице Николя. Он смотрел вперед, как бы сквозь красного комиссара.

– Закурить не желаете, барин? – предложил, посмеиваясь, Щеглов.

– Не курю.

– Да ну? Барин здоровье бережет? Оно тебе уже не понадобится, твое здоровье!

Николя стиснул зубы, не отвечая Щеглову.

Ветер дул всё порывистее, стал моросить дождь.

– Черт, погода портится, – поморщился Щеглов, качая головой.

Где-то низко прогремел гром, через минуты две небо почернело.

Николя шептал про себя «Отче наш», прикрыв глаза.

Щеглов заметил, что Николя бормочет что-то, и спросил:

– Боишься, да?

– Vous savez, je m’en fiohe…

– Чего-чего? – не понял Щеглов.

– Нет… Ma foi, non…

– Как? Не боишься?

– Бог меня спасет… – уверенно ответил Николя, стараясь не смотреть на наглое лицо комиссара.

– Бог? А где ж он? Чего-то тута его не видать! – Щеглов демонстративно поднял голову вверх, глядя на почерневшее небо.

Николя закончил читать «Отче наш» и вздохнул.

Молодые красноармейцы стояли в нескольких шагах и от Николя и хихикали.

– Ладно, хватит тут с ним болтать! Целься в белого офицерика! – приказал Щеглов, отходя от Николя и подходя к красноармейцам.

Совсем рядом раздалась молния, дождь полил, не переставая.

– Пли!

Раздались выстрелы, Николя покачнулся, все перед ним закружилось в кровавой пляске, внезапно стало темно, и он только успел вымолвить:

– Mon dieu… – И упал, как подкошенный, на мокрую землю лицом вниз.

Не стало графа Николя Воронцова, белого офицера…

Щеглов подбежал к убитому, приказал перевернуть его на спину, сильно пнул труп грязным сапогом.

– Подох, белая скотина! – торжествующе выкрикнул он.

– Чего с ним делать? – спросил Щеглова один красноармеец.

– Чего? А пусть здесь гниет… Да, пусть здесь лежит и ищет своего бога!

Молния засверкала над Щегловым и красноармейцами, раздался гром.

– Бежим в хату! – приказал Щеглов, чертыхаясь и прикрывая голову рукой.

Глава 20

Дураки.

Второй секретарь горкома партии Ижорска Фуфыжкин вышел из своего кабинета и неторопливо, посвистывая, направился в кабинет Сусликова.

То был низкий, худой человек лет сорока, с короткой стрижкой, одетый в традиционную форму чиновника: черный костюм, белую рубашку и черный галстук.

В юности Фуфыжкин мечтал стать ученым или космонавтом, но учился он в школе плохо, постоянно прогуливая занятия. Вдобавок, будучи холериком, он все время куда-то спешил, бежал, когда можно и пойти спокойно, говорил всегда быстро, даже

иногда без пауз, словно боялся, что ему не дадут высказаться, стремился везде опередить своих сверстников, что редко ему удавалось, в связи с чем впоследствии у Фуфыжкина появилась гипертония. Словом, быстро и толково ему ничего не удавалось сделать, разве что смеяться хорошо всегда первым, не ожидая, когда все остальные вокруг посмеются.

Часто его мамаша, хватаясь за голову, причитала, глядя на свое не в меру подвижное дитя:

– Ой, Анатолий ты мой дорогой!.. И что из тебя выйдет? Что ты будешь в жизни делать, когда меня не станет на свете?

Не обладая большим умом и знаниями, но, имея большую житейскую хватку, Фуфыжкин быстро смекнул, что стоит двигаться по партийной линии, а посему, вступив в комсомол, проявлял фантастическую активность, чем не раз удивлял первого секретаря комсомола и его замов. Фуфыжкин бурно обсуждал каждый вопрос на собраниях комсомольской организации, часто выступал на собраниях, спорил даже там, где все казалось всем ясно, соглашался раньше и быстрее всех ехать на уборки картофеля в село. Так постепенно и незаметно он стал узнаваем в аппарате комсомольской организации Ижорска, не раз его хвалил сам первый секретарь комитета комсомола, когда присутствовал на собраниях первичной комсомольской организации. В результате за энергичность и инициативность Фуфыжкина через года два назначили на должность второго секретаря комитета комсомола, чему Фуфыжкин был несказанно рад. На этом посту он пробыл год. После вступления в партию Фуфыжкина назначили сразу вторым секретарем горкома партии Ижорска. Сусликов критически относился к своему второму секретарю, часто посмеиваясь над ним и понимая, что тот просто дурень. Сусликов понимал, что его новый второй секретарь человек энергичный, но дурень и этим все сказано. Каждому руководителю нужны лишь энергичные исполнители его воли и его приказов, а Сусликов не был исключением из общего правила. Иногда, когда Сусликову жаловались на Фуфыжкина, он разводил руками, посмеиваясь и отвечая примерно так:

– Товарищи, ну, что поделаешь с дурнем? Явных признаков умственного расстройства нет, как полагаю, просто наш Фуфыжкин просто дурень! Весьма интересно, что никто из товарищей Сусликова даже не обмолвился словом, а почему, собственно, просто дурень занимает сей высокий пост…

Сусликов поручил Фуфыжкину заведовать отделом торговли и общественного питания, думая, что в данном отделе его второй секретарь не наломает дров, но он ошибся и последствия его ошибки давали о себе знать почти каждый день. Бедный Сусликов вынужден был разбирать все жалобы покупателей, а также завмагов Ижорска. Покупатели жаловались Сусликову на то, что две чебуречные города работают, продавая чебуреки без мяса и масла, на то, что продавцы всех магазинов Ижорска сразу увольняются, если покупатель жалуется на обвес и невыдачу сдачи, в результате чего жалоба покупателя остается без ответа, как и его запись в книге жалоб и предложений; однако весьма интересно, что во всех магазинах города эти проштрафившиеся продавцы моментально заступают на свое место у прилавка, когда жалующийся покупатель покидает магазин.

Сусликов не раз кричал на своего второго секретаря, утверждая, что методы работы Фуфыжкина оставляют желать лучшего, что нечего давать указания завмагам делать вид, что плохой продавец сразу якобы увольняется, тем самым якобы успокаивая покупателя; и нечего, как кричал Сусликов, так много воровать вместе с завмагами мяса и масла, чтобы даже в маленьких чебуреках покупатели не находили ни масла, ни мяса.

– Но там есть маргарин, – вышел из положения находчивый Фуфыжкин.

Не ожидал тогда Сусликов такого циничного ответа. Он нервно качнул головой и вздохнул, говоря очень холодно: