Ноука от Горького Лука
Шрифт:
Продавать или мыть?
Шалом, бендеры. Здоровеньки булы, жыды.
День сегодня непростой, Четырнадцатое февраля. Совпали одновременно шуббота и День святого Купиподарка. И мы тут немножко в затруднении — что нам праздновать?
Мой внутренний жыд, чисто по жыдовски, предлагает каждому праздновать свое. То есть, он рассчитывает на подарок от внутреннего бендеры, как от близкого человека, и в хорошем смысле влюбленного (пидарасы — геть!) но сам дарить ничего не будет. Нет, ему не жалко, что ты! Но Б-г не велит в шабат ходить по
Бендера ругается, и говорит, что день святого Валентина придумала мафия ювелиров, чтобы наживаться на честных христьянах. А в той мафии, как известно, каждый второй — жыд, а каждый первый — его племянник из Бердичева.
На что жыд отвечает, что в таком случае детская мафия, науськанная бендерами, придумала день святого Мыколая. Чтобы он, жыд, разорился и пошел по миру побираться.
— А Восьме Березня? — рычит в неистовстве бендера, — Кляра Цеткін та Роза Люксембург? То шо, бля, христіянські прізвища? Чи то бабська мафія свято вигадала? Ах ти, жидяра…
— Ну, так не дари ничего на Восьмое Марта, — пожимает плечами жыд, — И пусть на твоей работе все женщины знают, кто из нас жыдяра на самом деле.
На этом месте бендера с рычанием начинает лезть на антресоль за машиненпистолем, а жыд прячется в туалете, и издевательски поет оттуда «койфше папиросен». Он знает, что ничего ему не будет, сквозь дверь бендера стрелять не станет, потому что в туалете поставлен новый польский унитаз KOLO. А унитаз зацепить шальной пулей нельзя ни в коем случае. Ведь любому кацапу известно, что пока бендера не помоет польский унитаз, он уснуть не сможет.
Вот такой у нас День Влюбленных, матери його трясця.
***
Мы уже рассказывали, как двоюродный дедушка пана Чиполлины, немножко обидевшись на совьетов за их бестактность, невежливость и отжатую столярню, ушел в лес, чтобы больше с ними не общаться иначе, кроме как через мушку и целик.
Надо сказать, что совьеты отреагировали на это, в целом, вяло. По крайней мере, родных и близких в ЧСИРы не записывали, и в гулаги не отправляли. Может, просто, не успели: сначала были административные хлопоты по освоению очередной новороссии, а уже через год, в 1941 году, в СССР без объявления помощи вошли немецкие добровольцы с гуманитарными конвоями.
Конкретно в Черновцы вошли не немцы, а румынские гуманитарные ополченцы, добровольцы и казаки. Но мы тут немного обобщаем, все они у нас теперь исторически фошысты.
Особо румыны не зверствовали, поскольку войны, как таковой, там не было, крови почти не пролилось, Чернаути они рассматривали как свой собственный город, населенный своими собственными гражданами. А местные жители за год советской жизни не успели еще пропитаться говном и пропагандой, и смотрели на мамалыжников, как на хорошо знакомого (хотя и противного) соседа. В общем, что изменилось? Флаг на ОГА поменяли. Та ну и насрать.
Все было хорошо до того дня, когда немцы не прислали союзным румынам разнарядку на арест родственников членов УПА в качестве заложников. Видно, допекло там. Румынам оно нахуй было не надо, но кто в здравом уме будет с Гитлером спорить? Это ж сам Гитлер, йоба! Румыны вздохнули, пожали плечами, и пошли по адресам, указанным в бумажке, собирать заложников.
Так моя родная бабка, сестра бойца УПА, оказалась в фошыстских застенках, в ноцыстской тюрьме. Она тогда была основательно беременна моей будущей мамой, так что, по-честному, должна была считаться за двух заложников, а не за одного. Но какие из румын математики, прости господи… Они и виноград по головам считают.
По рассказам бабки, женщины сидели на втором этаже, а мужчины на третьем. Сверху хлопцы регулярно спускали девкам «конем» еду и даже сладости. Бабы гачком ловили и затягивали «коня» к себе в камеру. «А за то в подяку ми нашим хлопцям співали пісень» — говорила бабка. В общем, живое радио и песни по заказу. Румынская охрана сидела, задумчиво слушала песни, не мешала товарообмену и иногда заказывала спеть что-то для себя.
Так что, смысл выражения «тримай коня» будущий пан профессор знал уже в семь лет. И вообще, считал тогда тюрьму самым лучшим местом в мире, где все сидят, ничего не делают, поют и делятся конфетами. И ждал — когда же он, наконец-то вырастет, и попадет в эту замечательную тюрьму! Детей же туда не берут. Эх, детские мечты…
Потом у немцев в их орднунге снова что-то клацнуло, переключилось и они потребовали у румын передать заложников из Czernowitz в зону их ответственности. Румыны опять вздохнули, пожали плечами, посадили заложников в грузовики и повезли отдавать немцам.
Я уж не знаю — спивали они по дороге или нет, но бабка, будучи на предпоследнем месяце беременности постоянно просилась пописять, тормозя весь этот табор на колесах. Женщины поймут. Румынские охранники переглянулись, постучали по крыше кабины, спустили бабку на землю, дождались пока она уйдет за кустики, затем внезапно завели свой мотор и уехали, выкинув на дорогу бабкин скудный тюремный скарб.
Бидолашна бабця за ними, наверное, километр бежала, то размахивая заполошно руками, то поддерживая ими живот. Бросили, суки! Взяли и уехали! Мамалыга йобана!
Бабця кое-как добралась до родни, рожать. А заложников из тех грузовиков больше никто никогда не видел в живых. Немцы — это вам не веселые и бестолковые румыны. Там все строго поставлено. Ершисен — значит ершисен.
***
Вернемся к унитазам.
Когда в Черновцы вошли советские части, жить там было невесело, и кушать было нечего. Бабку с трехлетней дочкой подкармливали при военном госпитале. Но, поскольку моя бабка была доброго крепкого вашкивецького корня, а не из телевизионной богемы, попрошайничать и жрать на халяву она не привыкла. Ее бы и так кормили с ребенком, конечно… но это западло — жрать за так.
Без всякого трудоустройства или оформления, без зарплаты и заявления, получив пайку и накормив дочь, она сама шла убирать за ранеными бойцами и выносить их говно. Подоткнув подол, мыла полы в госпитале и драила за безногими бойцами утки. Потому что лучше унитазы мыть, чем попрошайничать или торговать собой.
Россия, пойми, продавать нефть — это и есть торговать собой, в прямом смысле. В физическом смысле. Продавать не труд, не умения, не талант, а свое физическое тело. «Мыть унитазы» — это значит писать программы или строить дома, собирать миндаль или водить такси.