Новая эпоха
Шрифт:
— Хорошо, я понял. Скажи ему, что так всё будет и впредь, а мы сейчас просто заготовим нужную нам в дорогу пищу и удалимся туда, откуда пришли, — может быть, это и не совсем по принятому у здешних племён этикету, но во-первых, надо сразу обозначить намерения, дабы не было потом непоняток, а во-вторых — ненавязчиво намекнуть им, что традиционным качанием прав нас не очень-то проймёшь, и с нами поэтому лучше сразу включить делового человека.
Толмач снова о чём-то переговорил с вождём — тот, кажется, тоже въехал в суть и возражения имел скорее по конкретным частностям, чем "вообще". Не психанул сразу, во всяком случае, как это водится иногда за дикарями, когда им мнится, будто оказанное им уважение недостаточно.
— Он говорит, что мы перебили слишком много — даже пятой части мяса этих убитых нами животных достаточно, чтобы все наши люди наелись им досыта.
— Скажи ему, что я согласен с его оценкой, — я невозмутимо достал сигару и одну из наших линз античного производства, — Но
Момент был критический. Будь мы такими же красножопыми, как и они сами, с таким же голым пузом и с такими же луками в руках, мой ответ выглядел бы неслыханной наглостью. Мало того, что чужаки, которых сюда никто не приглашал, заявились в ИХ лес и без просу забраконьерили ИХ дичь, так они ещё и милостиво дозволяют её законным владельцам взять себе небольшую часть добычи! У новогвинейских папуасов, например, считается, что любой чужак на их территории всецело в их власти, и предложение им в такой обстановке подарка, для цивилизованного человека вполне естественное, они могут запросто расценить как тяжкое оскорбление. Типа, им и так на их земле принадлежит всё, и если по их недосмотру какая-то часть их законной собственности всё ещё у тебя, так это недолго исправить — они вправе сами отобрать у тебя всё, что им приглянётся, и с тобой самим сделать всё, что им вздумается, и вообще скажи спасибо, что не убили на хрен и не съели сразу же, без всяких разговоров. Особенно в наше время, кстати, когда у многих из них тоже есть и мачете, и ружья, и грохот ружейных выстрелов их давно уже не пугает. Индюки южноамериканские, вроде бы, не до такой степени обезьяны, но вот сильно ли далеко они от этой степени ушли, хрен их знает.
Но вождь, окинув взглядом и нас, и наших людей, и тускло блестящий металл на нас, и странные палки в руках некоторых, из которых недавно вырывались громы и молнии, и поражённых этими молниями насмерть животных, включая и самого ягуара, и мою сигару, которая чудесным образом задымилась вдруг сама, включать обиду как-то передумал. А я, додавливая его окончательно, приблизился к нему ещё на пару шагов и протянул ему линзу:
— Пусть и этот камень, который обращает солнечный свет в огонь, станет знаком нашего уважения к хозяевам этой страны.
Выслушав перевод и заценив врученный ему ништяк, главное чудо в перьях выказало удовлетворение — особенно, когда я без возражений согласился показать ему и наш лагерь, о котором они, конечно, давно знали, но наблюдали его только издали. Знали они, конечно, и о нашем лагере на берегу реки, и конечно же, он прекрасно понял, что говоря о далёком обратном пути, я имел в виду наше возвращение не в этот лагерь, а как минимум в тот, речной, если не вообще отплытие и оттуда. Поняли они уже и то, зачем мы вообще сюда заявились — проходя мимо одного из ободранных нами хинных деревьев, вождь указал на него и недовольно выговорил мне, что так не делается. Духи, конечно, поняли наше нежелание погубить эти деревья с целебной корой, и не гневаются на нас за наш проступок по незнанию, но нужно было найти их и попросить кору, и нам бы дали её столько же, но взятой правильно — по одному куску с дерева, которое здесь не такая уж и редкость. А чтобы дерево поскорее выздоровело после причинённого ему вреда, место со снятой корой надо обвязывать мхом, — мы только тут и обратили внимание, что дерево-то уже обвязано, да ещё и явно не сегодня, и Володя свирепо зыркнул на своих разведчиков, благополучно проворонивших ТАКОЕ изменение обстановки — ага, не заостряя внимания на том, что и сам таков же, как и все мы. Что мне тут оставалось? Только развести руками, признавая правоту красножопого и в свою очередь давая понять, что его тонкий намёк на лёгкость, с которой они могли бы подобраться к лагерю, если бы захотели напасть, тоже нами понят, и понят правильно…
Но уж в лагере-то мы, конечно, реабилитировались. Увидев четыре крепостных ружья, сравнив их размеры с винтовками за плечами наших стрелков, вождь сообразил, насколько эти мощнее, и впечатлился. По его просьбе я распорядился шандарахнуть из одного в бамбуковую заросль. Стрелок тщательно прицелился в бамбучину толщиной с бицепс тяжелоатлета, и пуля — ага, разрывная, подумал Штирлиц, пораскинув мозгами — размочалила одно из её колен, после чего высоченный ствол с треском рухнул. В осадок, правда, гойкомитичи выпали уже и от самого грохота выстрела, а снесённый им ствол бамбука, который и стальным-то топором не враз срубишь, а уж каменным — тем более, добавился уже до кучи. Оправившись с перепугу и вернув на место отвисшую челюсть, главный индюк поинтересовался, это ли оружие раскололо большой камень на берегу Большой Солёной Воды — в том, что и там тоже отметились именно мы, у него сомнений не было,
Пока на кострах поджаривалась та часть мяса, что предназначалась для нашей с туземцами совместной трапезы, чудо в перьях заинтересовалось копчением остального, которое наши люди заготавливали впрок. Ему показали, как это делается и объяснили смысл. Потом он опробовал подаренные ему стальные топорик и два ножа на бамбуке и остался весьма доволен. Впрочем, бронзовое зеркальце и три колокольчика привели его в не меньший восторг, как и нитки цветных стеклянных бус, которых мы ему дали три для него лично и по одной на каждого из сопровождавших его индюков. Но особенно его обрадовала вторая линза, на которую он глядел так жадно, что я понял его проблемы — раз предмет чудодейственный, шаман на него уж точно глаз положит, и из-за единственного конфликт с ним был бы неизбежен. После этого попировали, и чингачгуки разместились на ночлег рядом с нашим лагерем.
Но самое интересное произошло на следующий день. Наши мясные припасы продолжали коптиться, а мы начинали потихоньку свёртывать часть манаток, готовя их к сборам в обратный путь, когда к вождю красножопых прибежал запыхавшийся гонец. Тот его выслушал и сразу ко мне — лопочет чего-то и знаками просит поскорее переводчика привести. Я уж было испугался, не натворили ли чего наши у реки и не учудили ли чего финики, что было бы совсем уж некстати, но когда спешно разысканный толмач явился и начал переводить, то оказалось, что причина спешки в другом. Шёл большой караван торговцев, и главное чудо в перьях предлагало нам тоже поучаствовать в предстоящем бизнесе типа "дашь на дашь". Ну, коли так — мы ж разве против? Тут уже и не столько в возможной наживе даже дело, сколько в разведке — надо ж и нам быть в курсе раскладов! Собрались, выдвинулись — надо ли говорить, что и финики эдемские, конечно, тоже за нами увязались? Перевалили через гряду, до которой уже и недалеко было, а на её южном склоне — широкая и добротно эдак натоптанная тропа, а с запада уже заметное облачко пыли — идут! Мы, значит, ждём-с, и тут Володя вдруг начинает подозрительно щуриться, да трубу свою достаёт. Глядит в неё и начинает вдруг озадаченно хлопать глазами. Я свою достал, гляжу, въезжаю, осознаю и тоже молча хренею. Картина маслом — спереди два охрпнника идут размалёванных с луками и палицами бодреньким таким шагом, а за ними — нет, ну я увидел, конечно, и обычных красножопых торгашей с их характерным мешком на налобной лямке, но они-то несколько дальше топают, а вот сразу за вояками шествуют себе — ага, прямо как так и надо — навьюченные ламы!
Мы переглядываемся, Серёга всё ещё в свою трубу пялится, потом наконец тоже въезжает и осознаёт, переглядывается с нами и изрекает:
— Ориентироваться на местности я пока ещё не разучился. С географией я пока ещё тоже, вроде бы, в ладах. Там, — он ткнул пальцем в сторону приближающегося к нам каравана, — ОБЯЗАНЫ находиться Никарагуа, Гондурас, Гватемала и вся прочая Мексика. СЕВЕРНАЯ Америка, короче, ни разу не Южная. А теперь — колитесь, кто подсыпал мне в сигару или в жратву наркоту?
15. Тарквинея
— Папа! Мне покататься! — с сильнейшим финикийским акцентом, но всё-же вполне по-русски выговорил Маттанстарт.
Я подхватил мелкого подмышки и аккуратно усадил в седло, за передние рога которого он уже привычно ухватился ручонками, и турдетан-коновод повёл лошадь по кругу шагом. Уже шестой раз за этот приезд, не считая трёх в прошлый, месячной уже давности, но пацанёнок неизменно в восторге всякий раз, стоит ему тольуо очутиться верхом на конской спине. А чему тут удивляться? Это по ту сторону Атлантики, в Старом Свете, детвора видит лошадей ежедневно и видит их не сильно реже, чем детвора нашего современного мира автомобили, а здесь Новый Свет, Вест-Индия, и до Колумба ещё более полутора тысячелетий. Дома в финикийском Эдеме Маттанстарт и на картинке-то ни разу в жизни лошади не видел — я говорю, конечно, о нормальном реалистичном изображении, а не о стилизованном, на котором так помешано финикийское искусство. Он их наверняка и представлял-то себе как нечто эдакое эфемерное, чего в этом грубом материальном мире и не встретишь. Ведь и взрослые-то ни разу не видели — ни слуги, ни мать, ни даже такой мудрый и всё на свете знающий дед-суффет. А тут, в нашей турдетанской Тарквинее, он вдруг увидел настоящую живую лошадь, и не одну, а вообще всё находящееся сейчас на Кубе конское поголовье — целых пять! Ведь это для нас пять лошадей — это "всего лишь" пять, а для него — именно "целых" пять.