Новая философская энциклопедия. Том третий Н—С
Шрифт:
СЛЕД МНЕСИЧЕСКИЙ — понятие фрейдовской теории неврозов, которое характеризует способ закрепления в памяти событий, пережитых субъектом, в том числе травматических. Мнесический след — это не столько сенсорный образ вещи, сколько условная метка, знак, похожий на букву, на элемент письма. Не присутствуя в актуальном поле сознания, мнесический след способен оживляться, реактивироваться в тех случаях, когда он вновь нагружается психической энергией. Однако неосознанность мнесических следов — момент принципиальный: если бы все они осознавались, то это ограничивало бы способность организма к восприятию нового. Отказываясь от чисто нейрофизиологического подхода, Фрейд искал место феномену памяти и мнесическим следам в различных системах и режимах функционирования психики: втопике (теории «мест»), экономике (теории обмена энергией влечений), динамике (теории столкновений и противоборств между психическими силами). Способом разрешения проблемы — такого сохранения мнесических следов, которое не отягощало бы работу сознания, — был поиск механизмов, позволяющих одновременно «записывать» одно и то же событие на различных уровнях памяти. Метафорой такой многослойной записи, сохраняющей старые следы, стал для Фрейда «волшебный блокнот». В «Исследованиях истерии» Й. Брейер и 3. Фрейд подчеркивают также сходство памяти с «архивом»: чтобы найти в нем нужный документ; нужно знать время поступления записи (хронологический порядок), степень ее доступности осознанию, способы связи между различными документами (ассоциации). В «Толковании сновидений» Фрейд указал на предсознание и бессознательное как на две различные системы запоминания (мнесические системы): следы, запечатленные в бессознательном, сами по себе проникнуть в сознание не способны, тогда как предсознателъные воспоминания могут быть вновь введены в сознание. Некоторые последователи Фрейда (напр., Ж. Лапланш и Ж.-Б. Понталис) трактуют мнесический след как психофизиологическую основу общей теории памяти, так и не построенной Фрейдом в целостном виде. Важную роль в этой теории ифали концепции вытеснения, а также инфантильной амнезии. Ранние события жизни невозможно вспомнить не из-за слабости памяти, а из-за того, что они не были допущены в сознание. При осмыслении механизмов памяти существенны различия между аффектами и представлениями, а среди представлений — между словесными и вещными представлениями. В тех вариантах современного психоанализа, которые опираются на языковые механизмы, обычно различаются забывания-вытеснения, относящиеся к «инфантильному» периоду, предшествующему овладению языком (infans — не говорящий), и забывания-вытеснения языкового периода. События доязыкового периода никогда не всплывают в памяти, тогда как события, сохраненные в виде словесных представлений, в принципе можно вспомнить и назвать. Понятие мнесического следа по-разному выглядит в двух наиболее общих смысловых контекстах. Так, сомнительной с точки зрения современных научных данных выглядит филогенетическая гипотеза о передаче от поколения к поколению следов памяти, хранящей информацию об архаических событиях жизни человеческого рода (она была нужна Фрейду для того, Чтобы через передачу мнесических следов представить Всеобщность бессознательного, основанного на вытеснении). Напротив, продуктивным и пока еще недостаточно разработанным представляется применение понятия мнесического следа к онтогенетическому опыту — особенно в связи с понятием и феноменом Nachtraglichkeit («последействие», «пос-
566
«СЛОВА И ВЕЩИ»
СЛЕДОВАНИЕ ЛОГИЧЕСКОЕ - отношение между некоторым множеством высказываний /"(гипотез) и высказыванием В (заключением), отображающее тот факт, что, в силу только логической структуры названных высказываний и, значит, независимо от их содержания нельзя приписать всем высказываниям из /"значение истинно, не будучи при этом быть вынужденным приписать это значение и высказыванию В. В этом случае говорят о логическом следовании Виз Г в семантическом смысле и записывают этот факт как утверждение Г \=В, читаемое: из /"семантически следует В. В формализованных логических теориях (исчислениях) выражение Г h В обозначает, что формула В этого исчисления в рамках принятой семантики является истинной (обобщенно для многозначных логик: принимает выделенное значение) всегда, когда являются истинными (принимают выделенные значения) все формулы из Г. В рамках логики, фиксирующей нормы логических рассуждений с помощью формализованных теорий (логических исчислений), говорят об отношении логического следования в смысле выводимости Виз Г в некотором исчислении Т. Символически это записывают как Г \-В с указанием, если необходимо, о каком исчислении идет речь. Г |-# представляет собой метаутверждение о существовании построенной по определенным правилам конечной последовательности формул, называемой выводом из гипотез (см. Вывод логический), в которой последняя формула есть В. При наличии такой последовательности и говорят о логическом следовании В из Г в смысле выводимости. Если при построении последовательности оказывается возможным обойтись без использования посылок, то говорят, что Алогически следует из пустого списка гипотез, что принимают как факт его логической доказуемости, в том смысле, что В является теоремой исчисления Т (символически: \-В). Логические исчисления и определение в них вывода из гипотез строятся с таким расчетом, чтобы в рамках принятой для исчисления семантики условия истинности формул Г гарантировали истинность В. Более строго, семантика должна исключать случаи, при которых все входящие в Г формулы были бы истинными, а В было при этом ложным. Утверждения Г\-В могут быть использованы как правила логики для высказываний с логической структурой, которую отображают соответственно формулы из Г и формула/?. В классической логике множества верных утверждений вида Г \-Ви Г \=Всовпадают в том смысле, что каждому Г ^соответствует Г hi? и наоборот. Выражение \= В трактуется как утверждение о семантической истинности (общезначимости, тавтологичности В). Из понимания логического следования в семантическом смысле вытекает, что в случае семантической истинности В, мы должны признавать верным Г \=В и А \=В для любых Г и А. Иными словами, общезначимая формула следует из любой. Ясно также, что из всякой противоречивой (тождественно ложной) формулы А (а также из противоречивой совокупности формул Г) следует произвольная формула В. При понимании логического следования в смысле выводимости мы должны признавать верным всякое утверждение А \-В, в котором В — теорема исчисления, или А — отрицание теоремы. Эти принципы, связанные с классической трактовкой логического следования, выглядят достаточно странными как с интуитивной точки зрения, так и с позиций традиционного понимания, и не случайно в связи с этим говорят о парадоксах классического понимания следования. В некоторых случаях такого рода парадоксальность препятствует адекватному логическому анализу содержательных связей между высказываниями и других требующих содержательного подхода вопросов. Встает задача устранения парадоксов. При необходимости можно, хотя здесь есть свои трудности, построить исчисление, которое не позволяло бы получать утверждений вида 1\-В, признаваемых парадоксальными. При этом, однако, надо либо отказаться от совпадения классов утверждений о логическом следовании в двух указанных смыслах, либо изменить семантику логических связок, либо изменить понимание логического следования в семантическом смысле. Необходимо также изменить понятие вывода из гипотез, чтобы теоремы исчисления нельзя было рассматривать как следствия из произвольных гипотез. Примером проблем, которые возникают на пути решения перечисленных задач, трудностей с которыми приходится сталкиваться при их решении, служит история становления и развития релевантной логики. Говоря о проблеме логического следования, имеют в виду не только уже названные вопросы. Все перечисленныетрудности и проблемы значительно усложняются, когда логическое следование пытаются описать (формализовать) (см. Формализация) в объектном языке самих исчислений, за счет введения в этот язык соответствующей импликации. Теоремы таких исчислений в этом случае выступают как утверждения о следовании из утверждений о следовании же. Многие исследователи выступают против такой интерпретации импликации на том основании, что это влечет к смешению языка и метаязыка. Импликация объектного языка, по их мнению, выражает различного типа условные связи, включая и необходимую, порождаемую отношением логического следования. Различные подходы к формализации логического следования привели наряду с классической теорией материальной импликации к построению различных теорий строгой, сильной, аналитической, интенсиональной, релевантной и некоторых других видов импликации. Лит.: Сидоренко Е. А. Логическое следование и условные высказывания. М., 1983. Е. А. Сидоренко «СЛОВА И ВЕЩИ» (Lesmots et les choses. Une archeology des sciences humaines. P., 1966; рус. пер.: «Слова и вещи. Археология гуманитарных наук». М., 1977; 2-е изд. — 1996) — самая известная работа М. Фуко (1966). Вышла в свет одновременно с «Ecrits» Лакана, «Критикой и истиной» Р. Барта и была воспринята как манифест французского структурализма, как наиболее яркое выражение идеологии «смерти человека» и концепции «теоретического гуманизма» (понятие Л. Альтюссера). В творчестве Фуко эта книга стоит в ряду «археологии» (до нее появилось «Рождение клиники», 1963; после нее — методологический трактат «Археология знания», 1969) и вместе с тем занимает особое место. Главное понятие этой работы — эпистема — нигде более не употребляется и не развивается. Однако именно введение этого понятия и сдвиг исследовательского внимания с поиска предшественников и последователей на выявление особых синхронных единств (общих полей мыслительных возможностей той или иной эпохи) в контексте кризиса экзистенциалистских идей вызвали огромный интерес к этой книге Фуко во Франции и поставили ее в ряд с такими работами мировой философии науки, как «Структура научных революций» Т. Куна (1962). Впоследствии эти книги нередко сопоставлялись — то в пользу Куна как бо-
567
«СЛОВА И ВЕЩИ» лее «научного», то в пользу Фуко, изучавшего тот не затронутый Куном доконцептуальный уровень, который важен для формирования гуманитарных наук. Подзаголовок книги — «археология гуманитарных наук». Археологическое не значит здесь древнее: скорее глубокое, не видимое на поверхности, но выявляемое анализом. Археология — это история в особом повороте: она резко противопоставляет себя всем типам кумулятивистских концепций, для которых самое важное это прогресс познания через накопление фактов. История как археология в «Словах и вещах» представляет нам картину нескольких срезов европейской культурной почвы Нового времени; эти синхронные срезы задают не отдельные факты (мнения, теории, понятия, стратегии), а некие совокупные условия возможности в тех областях знания, которые мы сегодня называем биологией, филологией и экономической наукой. В соответствии с общей структуралистской посылкой в основе вычленения эпистем лежит определенный тип знаковой связи, определенное соотношение «слов» и «вещей». Наиболее внятно прорисованы у Фуко три эпистемы в европейской культуре нового времени: ренессансная (16 в.), классический рационализм (17—18 вв.), современная (с конца 18 в.). Ренессансная эпистема основана на тождестве слов и вещей друг другу: те и другие считаются сходными и даже взаимозаменяемыми. Эпистема классического рационализма предполагает отсутствие какой-либо прямой связи между словами и вещами: их опосредует мышление, сфера представлений. Современная эпистема решительно меняет посредника между словами и вещами: эту роль выполняет уже не представление, а факторы, ему противостоящие — «жизнь», «труд», «язык». Вместе с этими сдвигами изменялось и смысловое наполнение слова, языка. В первом случае слово — это символ; во втором — образ; в третьем — знак в системе знаков. Внутри эпистем устанавливаются совсем другие связи и другие разрывы, нежели те, к которым мы привыкли. Вот лишь два примера. Первый — из естественной истории: Кювье и Ламарк. Нам удобнее видеть в одном традиционного приверженца классификаций, а в другом — предшественника современной эволюционистской биологии. Но наделе оба они вписаны в такую «эпистему», внутри которой лишь предварительный учет формы, количества, величины и пространственных соотношений между элементами «хорошо построенного языка» позволяет строить какое бы то ни было описание живых организмов. В этом смысле Ламарк принадлежит тому же самому непрерывному пространству представления, что и Кювье. И уж если нам искать себе предшественников, заостряет свой парадокс Фуко, то Кювье лучше подходит для этой роли, так как он вводит в свое рассуждение элементы радикальной прерывности и тем самым хотя бы намечает выход за пределы однородной и замкнутой области представлений. Второй пример — из области экономических знаний: Рикар- до и Маркс. Один может казаться нам устаревшим, другой — радикально новым и современным. Но и Рикардо и Маркс принадлежат к общей системе мыслительных предпосылок, общей конъюнктуре концептуальных возможностей. Для обоих ученых главной темой является соотношение антропологии и истории, причем история рассматривается как возможность освобождения из-под власти антропологически ограниченного конечного бытия. Только у Рикардо история приводит к идеальному равновесию между производством и потреблением и затем угасает, а у Маркса, наоборот, история убыстряется, приводит к расширению экономического производства и увеличению числа трудящихся люден, лишенных самого необходимого и потому способных упразднить старую и начать новую историю. А потому и идиллическая стабилизация истории, и ее революционный слом — это лишь два ответа на один и тот же вопрос, обусловленный общностью археологической почвы. Опрокидывание привычных соотношений между тенденциями, школами, принципами сопровождается построением новых «голосов», парадоксальным способом задания «мест», «времен», «связей». Так, при сопоставлении современной и классической эпистем говорится, напр., что нынешняя философия возникает на месте прежних наук, а науки — на месте прежней философии. Ведь современные науки (биология, филология, экономия) внедряются в ту область, которая в классической эпистеме была непроблематично занята философией, поскольку они — каждая на свой лад — ставят под вопрос былую связку между мышлением и бытием, ранее не подвергавшуюся сомнению. Что касается современной философии, то она, напротив, оттачивает свои методы там, где раньше преобладал научный интерес а именно в области соотношений между формализацией и интерпретацией (связи логики и бытия, времени и смысла и др.). Главным вопросом «Слов и вешей» подспудно была проблема человека и возможности его познания. Внешне она формулируется нигилистически: речь идет об укреплении безличных позиций языка и вытеснении им образа человека из современной культуры или иначе — о «стирании лица, начертанного на прибрежном песке». За внешним парадоксом речь о специфике самого вопроса о человеке. В прежние эпохи могли рассуждать о природе человека, о его теле и душе, однако все то, что нам сейчас в человеке важно, скрывалось видимой непрерывностью переходов от мышления к бытию. Современная эпоха нарушает эту связку радикальной проблемой: человек не сводим к представлениям, его бытие весомо определяется «жизнью», «трудом» и «языком». Понять человека можно, лишь изучая его биологический организм, содержание и формы его труда и тот язык, на котором он говорит, не осознавая его механизмов и возможностей. Человек и эти «новые метафизики» или «новые трансцен- денталии» — жизнь, труд и язык — смыкаются в одном в их отнесенности к конечному. Все, что вообще может быть нам дано, дается лишь через человека во всей ограниченности его способностей, его жизни и его бытия. И это определяет фундаментальные сдвиги в философском познании человека и мира в современную эпоху. Изменение археологической почвы свидетельствует о том, что значима для нас не столько возможность познания, сколько возможность заблуждения (для прежней философии — почти непостижимая) и соответственно — способность человека жить, постоянно сталкиваясь с различными формами немыслимого (бессознательное, отчужденное и др.). Эта книга вызвала шквал противоречивых откликов. Для экзистенциалистов (Сартр) Фуко предстал как позитивист, для позитивистов (Р. Будон) — как экзистенциалист, в нем находили и феноменологические темы вообще, и хайдеггеровс- кие мотивы, в частности. Кто он: философ языка, философ науки? В любом случае он ближе к философии, чем к науке (ближе к Канту, чем к Леви-Стросу). Ж. Кангилем горячо приветствовал выход книги «Слова и веши» и считал ее роль соизмеримой с ролью «Критики чистого разума». В этой работе он, казалось, был вполне правоверным структуралистом, но дальше развертывание его концепции пошло в ином направ-
568
СЛУЧАЙНОСТЬ ленни. Какова его политическая позиция: «левая» критика наличной ситуации или «правая» защита status quo? Биологи, лингвисты, экономисты спорили о фактах и их интерпретации, об отнесении тех или иных фигур к той или иной эпис-теме, указывали на пропуски значимых фактов и изобилие натяжек. Много спорили и о самом замысле: о преувеличении единства за счет многообразия, о фактическом уравнивании разновеликих фигур, неравномерно развитых областей знания. Но главный упрек, как впрочем и в спорах о «парадигмах» Куна, вызывала непонятность самого принципа обшей смены эпистем. В «Археологии знания» (1969) схема «Слов и вещей» ретроспективно подверглась значительному переосмыслению. На месте резких разрывов между эпистемами были введены дискурсивные практики, соотношения между дискурсивными и недискугх:ивными(экономическими,пслитическими)практи- ками выступили как стимул и мотор познавательных изменений , аэпистемы предстали в качестве исторических«архивов».
СЛУЧАЙНОСТЬ —философская категория, выражающая один из предельных видов (классов) взаимосвязей и взаимоотношений в мире, характеризующийся отсутствием прямых закономерных связей в поведении и функционировании объектов и систем. В основе случайности лежат представления о независимости, что ведет к непредсказуемости соответствующих явлений и процессов. Другим предельным видом взаимосвязей в мире выступает необходимость. Представления о случае зародились в древности, при самых первых попытках осознания человеком своего бытия. Они относились к характеристике поведения человека, его судеб. И сразу же выяснилось, что случай сопоставлен с необходимостью. Поэтический язык древних воплотил соответствующие представления в образах богинь человеческих судеб: Ананке — неумолимая необходимость, Тихе — слепой случай. Вне случая невозможно понять жизнь человека во времени. Более того, случайность характеризовалась как «регулятор» жизненных процессов. В дальнейшей истории культуры представления о случае также преимущественно соотносились с раскрытием основ поведения человека, его деятельности. Наиболее концентрированным образом они высвечивались при раскрытии представлений о свободе воли человека. Свобода воли прерывает те жесткие неумолимые связи и воздействия, в которые вплетен человек, и тем самым позволяет ему стать творцом нового и осознать свою силу и самостоятельность. Становление естествознания означало и становление новых подходов к анализу случайного: природа случайности стала рассматриваться через призму ее вхождения в структуру научных методов исследования. Однако, первоначально естествознание отторгало случай. В структуре классической механики как первой относительно целостной и замкнутой научной теории не было места для случая. Конструктивную роль в познании играла л ишь необходимость. «Ничего в природе, — писал П. Гольбах, — не может произойти случайно; все следует определенным законам; эти законы являются лишь необходимой связью определенных следствии с их причинами... Говорить о случайном сцеплении атомов либо приписывать некоторые следствия случайности — значит говорить о неведении законов, по которым тела действуют, встречаются, соединяются либо разъединяются» (Избр. антирелигиозные произв. М., 1934, т. 1, с. 34—35). Другими словами, представления о случае есть выражение того, чем можно пренебречь в конкретных исследованиях. Более углубленные подходы к анализу случайности стали возможны в процессе разработки теоретико-вероятностных методов исследования, становления статистических закономерностей в науке. В структуру научных теорий вошла случайность. Однако, фундаментальный характер случайности в развитии познания долгое время не признавался. Статистические теории рассматривались как неполные, т. е. как основывающиеся на неполноте знаний о соответствующих явлениях и процессах. Такой подход к анализу случайности был обусловлен господствовавшей в период становления классической статистической физики концепцией жесткой детерминации с отрицанием объективной природы случайного. По мере осознания фундаментального характера теоретико- вероятностных методов исследования и статистических закономерностей вырабатывалось и конструктивное понимание случайности. Исходными, наиболеетипичнымиматериальны- ми системами, исследование которых породило статистическую физику, являются газы, газообразное состояние вещества. Через представления о случайности характеризуются взаимоотношения между молекулами газа, поведение которых взаимонезависимо. В общем случае статистическими системами являются системы, образованные из независимых или квазинезависимых сущностей. Состояния и поведение элементов в таких системах не зависят одно от другого, не коррелированы друг с другом. Подобная структура систем наиболее емко характеризуется словом «хаос». Наиболее хаотическим состоянием газа является состояние с максимальной энтропией, состояние термодинамического равновесия. Соответственно, структура газа в состоянии термодинамического равновесия и есть идеальное воплощение действия случая. Дальнейшее существенное развитие представления о случайности получили в ходе разработки квантовой теории. В классической физике вероятность соотносилась с массовыми процессами. Согласно квантовой механике отдельные элементарные физические процессы являются принципиально вероятностными, т. е. неоднозначными в своих проявлениях. Подобное, случайностное поведение квантовых объектов свидетельствует о тайнах их внутреннего строения: следует исходить из признания богатства внутренних свойств и наличия внутренней динамики в квантовых объектах, что и обусловливает случайностный характер их поведения на квантовом уровне. Наиболее полное раскрытие природы случайности возможно, когда анализируется ее «вписанность» в эволюционные процессы. Здесь прежде всего надо иметь в виду теорию эволюции Дарвина. В его учении сформулированы лишь исходные понятия феноменологического порядка — «изменчивость», «наследственность» и «естественный отбор». Структура взаимоотношений между этими понятиями включает в себя идею случайности. Последняя прежде всего относится к характеристике индивидуальной изменчивости организмов. В дальнейшем, в ходе разработки генной теории эта идея получила развитие и привела к представлениям о мутациях, их случайностной природе. Мутации обусловливают разнообра-
569
СМЕНОВЕХОВСТВО зие генетического материала, что служит предпосылкой эволюционного процесса. Для современного уровня развития эволюционного учения важнейшее значение имеет разработка физико-математических основ явлений самоорганизации, становление синергетики. В анализ эволюционного процесса стали включаться такие понятия и представления как «неравновесность», «неустойчивость», «бифуркации», «нелинейность», «информация» и ряд других. Новые подходы обогащают как само понимание случайности, так и представления о механизмах ее действия. Случайность стала характеризовать точки бифуркации — точки ветвления путей эволюции открытых нелинейных систем. Тем самым, случайность «порождает» разнообразие возможностей в эволюционных процессах, а осуществившаяся возможность делает процесс эволюции необратимым. Общий взгляд на развитие идеи случайности показывает, что она все сильнее проявляет себя при переходе исследований к анализу внутреннего мира сложных систем. В классической физике случайность «раскрывает» особенности внутренней структуры систем подобных газовым. В квантовой теории случайность соотносится со структурой «мира возможностей», порожденных внутренними свойствами микрообъектов. В биологии случайность характеризует внутренние процессы развития живых систем и их сообществ. Идея самоорганизации также направлена на анализ внутренней динамики соответствующих систем: самоорганизующимися являются системы, которые перестают быть игрушками в действиях внешних сил. Наконец, в социальных науках «наследницей» случайности широко рассматривают идею свободы. Т. о., случайность является составной частью структуры мира, играет важную роль в его эволюции и познании. Это начало ответственно за наличие пластичности, гибкости, изменчивости, порождения в процессах эволюции истинно нового. Тем самым случайность символизирует собою открытость мира, открытость будущего, встречи с ранее неизвестным. Ю. A Сачков
СМЕНОВЕХОВСТВО - идейно-политическое и общественное движение, возникшее в начале 1920-х гг. в среде русской зарубежной либерально настроенной интеллигенции. Получило свое название от сборника «Смена вех», вышедшего в Праге в 1921, куда вошли статьи Ю. В. Ключникова, Н. В. Устрялова, С. С. Лукьянова, А. В. Бобрищева-Пушкина, С. С. Чахотина, Ю. Н. Потехина. Идеи сменовеховства пропагандировали издававшийся в Париже журн. «Смена вех» (1921—22), берлинская газ. «Накануне», в России — журн. «Новая Россия» (с авг. 1922 — «Россия», среди его авторов И. Лежнев, С. Андриянов, В. Богораз-Тан, Н. Ашешев и др.). Представители сменовеховства пытались в свете новых политических реалий изменить позицию интеллигенции по отношению к послереволюционной России, включая отказ от вооруженной борьбы с новой властью, осознание необходимости сотрудничества с нею. Ведущим для сменовеховства был тезис о «великой и единой России». Историческую миссию большевизма сменовеховцы видели в восстановлении России и преобразовании ее в могучее государство. Они исходили из мистической связи между территорией государства и культурой: «физически» мощное государство обладает и великой культурой. Виднейшим представителем сменовеховства Устряловым была разработана идеология национал-большевизма — использование большевизма в национальных целях. Эту идеологию П. Б. Струве назвал «гибридной формой идеологии, порожденной революцией» (ст. «Россия»). Евразиец П. Н. Савицкий объявил о своем единомыслии с Устряловым («Еще о национал-большевизме». Письмо П. Струве, 1921) и заявил, что он также связывает «будущее России с будущим Советской власти, именующей себя властью коммунистической» (Савицкий П. Континент Евразия. М., 1997, с. 273). Советская власть какое-то время лояльно относилась к движению сменовеховства, разрешая деятельность печатных органов, чтение лекций, ведение дискуссий, поскольку решением XII партийной конференцией был взят курс на использование всего ценного, что могли дать участники движения, в хозяйственной и культурной жизни страны. Некоторые лидеры движения получили высокие государственные посты, однако судьба большинства сменовеховцев оказалась трагической. Лит.: Мануйлов В. И. Две парадигмы: опыт современного прочтения «Смены вех». — «Полис», 1991, № 3. В. В. Ванчугов
СМЕРТНАЯ КАЗНЬ — лишение человека жизни по приговору суда, высшая мера наказания, предусмотренного законом; вопрос об ее обоснованности и допустимости — предмет общественных дискуссий, в которых существенную роль играют философско-этические аргументы. Существуют два основных взгляда на сущность и цели смертной казни. Согласно одному из них, смертная казнь — это прежде всего средство предупреждения новых тяжких преступлений как со стороны преступника путем его физического устранения, так и со стороны потенциальных преступников путем их устрашения реальной угрозой смерти. Признание необходимости смертной казни здесь является относительным, т. к. обусловлено успехом в предотвращении тяжких преступлений. Согласно другому взгляду, смертная казнь — это прежде всего возмездие за совершенное преступление, которое должно последовать независимо от каких-либо соображений целесообразности. Это — акт торжества справедливости, и никакие утилитарные соображения здесь неуместны. Такой точки зрения придерживался, напр., Кант. Признание необходимости смертной казни в данном случае является абсолютным и обусловлено только самим фактом тяжкого преступления. Смертная казнь существовала во всех странах на протяжении почти всей истории. Преступления, за которые она назначалась, были самые разные, в т. ч. сравнительно незначительные (напр., кража). Однако постепенно в законодательствах многих стран стала развиваться тенденция к сокращению видов преступлений, за которые назначалась смертная казнь. В 19—20 вв. эта тенденция привела сначала к тому, что основным, а кое-где и единственным видом преступления, караемого смертной казнью, стало умышленное убийство (как правило, с отягчающими обстоятельствами), а затем и к полной отмене во многих странах смертной казни за общеуголовные преступления. В настоящее время применительно к мирной ситуации смертная казнь исключена из уголовных кодексов большинства развитых стран, а в некоторых она формально существует, но фактически не применяется. В России первая серьезная попытка если не отменить, то существенно ограничить применение смертной казни была предпринята императрицей Елизаветой (смертная казнь не допускалась без разрешения Сената), а также Екатериной II (смертная казнь допускалась лишь при чрезвычайных обсто-
570
СМЕРТЬ ятельствах). На практике применение смертной казни значительно выходило за эти рамки (напр., не были отменены телесные наказания, часто заканчивавшиеся смертью), но все же, начиная со 2-й пол. 18 в., стало сокращаться. Революционные потрясения нач. 20 в., гражданская война, сталинские репрессии нарушили этот процесс. Хотя после революции 1917 смертная казнь несколько раз отменялась, затем она вновь восстанавливалась, а Уголовный кодекс дополнялся все новыми «смертными» статьями. В постсоветский период количество этих статей значительно сократилось, дойдя до минимума, связанного, в основном, с умышленным убийством при отягчающих обстоятельствах. Государственная власть наложила мораторий сначала на исполнение смертных приговоров, а в 1999 — и на их вынесение судами. Первое теоретическое обоснование необходимости отмены смертной казни было дано в труде «О преступлениях и наказаниях» (1764) итальянского юриста и просветителя Ч. Беккариа, утверждавшего, что «впечатление производит не столько строгость наказания, сколько его неизбежность». Противником смертной казни был Вольтер; Гегель, Милль и Монтескье, в целом будучи сторонниками смертной казни, считали необходимым ее офаничение. В России за отмену смертной казни выступали Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, В. Г. Короленко, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. С. Соловьев, В. В. Розанов, а из юристов — Н. С. Таганцев, М. Н. Гер- нет, А. Ф. Кистяковский. Среди сторонников смертной казни были В. А Жуковский, Б. Н. Чичерин. Основные доводы против смертной казни, высказанные Ч. Беккариа и его сторонниками, как и аргументы их противников, можно с некоторой степенью условности разделить на прагматические, моральные, а также смешанные. У Беккариа и его последователей одним из самых сильных является тот, что в ходе многочисленных наблюдений не удалось установить эмпирическую связь между смертной казнью и количеством тяжких преступлений, т. е. доказать, что с введением или расширением ее применения количество преступлений уменьшается, и, наоборот, с отменой — увеличивается. Т. о., взгляд на смертную казнь как на средство предупреждения тяжких преступлений оказывается несостоятельным. Применение смертной казни абсолютно неэффективно в качестве средства борьбы со злом. Помимо этого оно приносит еще и тот вред, что создает видимость борьбы со злом, отвлекая внимание от более сложных мер, которые действительно нужно принять для предупреждения тяжких преступлении. Наконец, есть одно обстоятельство, которого вполне достаточно для отмены смертной казни. Это возможные и даже неизбежные (практика знает такие случаи) ошибки при вынесении смертного приговора, ценой которыхстановятсяжиз- ни невинных людей. Ошибки неизбежны даже при нормальном судопроизводстве, в условиях же чрезвычайных трибуналов и комиссий их вероятность многократно возрастает. Помимо этих во многом прагматичных доводов противники смертной казни нередко выдвигают и чисто моральный — о неприкосновенности человеческой жизни (см. Ненасилие). Никто, в т. ч. государство, не вправе посягать на жизнь человека, даже если это жизнь убийцы. В основе необходимого справедливого возмездия не должен лежать принцип равного воздаяния (талион), более характерный для первобытных обществ. Государство не может хоть в какой-то мере уподобляться убийце, отвечая ему его же действиями. Ужасает не только факт, но и процедура смертной казни — планомерный и хладнокровный процесс умерщвления человека. Есть данные, согласно которым большинство людей, которые бывали свидетелями смертной казни, относятся к ней отрицательно, и, наоборот, сторонники смертной казни, как правило, на ней не присутствовали. Следует иметь в виду и то обстоятельство, что, хотя ответственность за применение смертной казни лежит на государстве, исполняет приговор конкретный человек, который по указанию и при поддержке государства занимается таким противоестественным занятием, как умерщвление людей. Поскольку преступник должен быть все-таки наказан, в качестве альтернативы смертной казни чаще всего предлагается такая мера наказания, как пожизненное заключение, которое может оказаться не менее, а даже более суровой мерой. Известны случаи, когда преступники предпочитали смертную казнь пожизненному заключению. Одной из причин сохранения во многих странах смертной казни является общественное мнение — большинство населения разных стран, по данным социологических опросов, высказывается, как правило, против ее отмены. Вместе с тем в некоторых странах, где смертная казнь отменена (напр., в
ФРГ), наблюдается тенденция к увеличению числа ее противников. Пока же и коль скоро смертная казнь не отменена во всех странах, ООН от имени мирового сообщества предлагает соблюдать определенные офаничения по ее применению. Эти офаничения сводятся к следующему; 1) смертная казнь является исключительной мерой наказания, и перечень самых тяжких преступлений, наказуемых смертью, «не должен выходить за пределы умышленных преступлений со смертельным исходом или иными исключительно тяжкими последствиями»; 2) ксмертной казни не могут быть приговорены лица моложе 18 и старше 70 лет; 3) смертный приговор не должен приводиться в исполнение в отношении беременных женщин и матерей, имеющих фудных детей; 4) поскольку именно в делах, связанных со смертным приговором, чаще всего нарушаются права обвиняемых, ООН особое внимание обращает на необходимость строгого соблюдения права обвиняемого на защиту, на открытое слушание дела, на апелляцию, на прошение о помиловании и т. д. Основная настойчивая рекомендация ООН — полная отмена смертной казни. В уставе Совета Европы, в который входит и Россия, содержится категоричное требование отмены смертной казни. Лит.: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. — В кн.: О свободе. Антология западноевропейской мысли. М, 1996; Толстой Л. Н. Не могу молчать. — Поли. собр. соч., т. 37. М., 1957; Смертная казнь: за и против. М., 1989; Когда убивает государство. М., 1989. Б. О. Николаичев