Новая хозяйка собаки Баскервилей
Шрифт:
– Она и сейчас такая, бесхитростная. Только живет другой жизнью.
– Ты думаешь, мне надо ей позвонить?
– Да. Извиниться. И оставить дверь открытой.
Юрий замолчал и долго смотрел на однообразный пейзаж за бортом.
– Нет. Я больше не хочу. Никаких дверей. Я постараюсь не держать на нее зла, но возвращения не хочу. Ни в каком виде.
– Тогда просто извинись. И не откладывай это в долгий ящик.
– Интересно, ей сообщить последние новости? Или не стоит?
– Какие новости? – Катя внимательно посмотрела на Юрия.
– Неужели
– Господи! Да не томи!
– Я – безработный. Со вчерашнего дня.
– Такого быть не может – ты на больничном!
– Катя! Я не о формальных вещах! Я – о сути! А по сути – я буду уволен, как только представится удобная возможность. Если быть откровеннее, то ситуация еще хуже. Вчера в больницу приезжал босс. Редкий случай в нашей практике. Он вообще никуда никогда не ездит. Типа, небожитель. Вчера приволок мне французские трюфели…
– Неужели грибы?
– Катя, шоколадные конфеты. Бутылку французского вина. Вручил со словами: «Пригласишь распить, когда будешь окончательно здоров». Долго рассказывал байки, но я сразу все понял. Паршивую овцу гонят из стада. Меня просили написать заявление об уходе. Понимаешь, даже не увольняют.
– Чем одно хуже другого?
– Ну как?! Увольнение придает ореол мученика, несправедливо обиженного, преследуемого, наказываемого.
– Человек, который уходит по собственному желанию, выглядит как принципиальный…
– Ерунда. Он выглядит как человек, которого унизили. Заставили. У нас же не верят в честность и благородство.
– И когда ты будешь писать заявление?
– Как только вернемся из этого славного похода. Будь он неладен…
– Что ты злишься – сам обрадовался, когда следователь этот эксперимент назначил.
– Сейчас мне представляется это пустой тратой времени. Лучше бы я работу искал!
– Ну, насколько я понимаю, с такой стремительной карьерой и таким опытом…
– Боюсь, здесь сыграет роль эта история. Побоятся связываться. История темная, следствие ничего толком сказать не может. Отмыться будет сложно. Хорошо, хоть газеты замолчали вовремя. Ладно, посмотрим. В конце концов, на свете множество дел, которыми можно заниматься.
Катя не знала, что сказать. Утешать бесполезно – можно было только поддержать и посочувствовать.
Яхта следовала тем же маршрутом, только остановки были кратковременными – Гектор важно сходил по трапу, долго обнюхивал кустики, а потом долго и стыдливо искал укромное местечко. Ему было кого стесняться – скучающие пассажиры яхты свешивались с палуб и смотрели на пса.
– Послушайте, вы своим людям скажите, чтобы они не глазели на собаку. Пусть, что ли, сами пойдут погуляют. А то я измучилась – вместо двадцати минут полчаса пса жду.
– А что, стесняется? – допытывался главный из «статистов».
– А давайте на вас поэкспериментируем? Вы будете стесняться? – парировала Катя. Впрочем, уже вечером людей на палубе было немного – ровно столько, чтобы присматривать за Катей.
– Ты поднималась на верхнюю палубу, где бассейн? – поинтересовался однажды Юра.
– Боюсь даже представить,
– Что?
– Ну как? Почти клуб «Голубая устрица», помнишь «Полицейскую академию»? Это, конечно, учитывая, что «боссов» и «секретарш» изображают наши бравые попутчики.
– А, в этом смысле! – рассмеялся Юра. – Нет, там почти никого не бывает. Может, как-нибудь поплаваем?
– А тебе можно?
– Я постараюсь не утонуть. Но ты же рядом будешь?
– Конечно, буду, только вряд ли спасу, я плохо плаваю.
– Слушай, какая разница, можно вообще не плавать. – Юра оглянулся по сторонам, встретился взглядом сразу с тремя парами суровых мужских глаз и добавил: – Ребята они хорошие, наверное, но уж больно навязчивые. Мы с тобой даже поговорить толком не можем.
Катя выдержала хорошую паузу, вспомнила про свое сумасшедшее платье, висящее в каюте, и наконец ответила:
– Завтра после завтрака сразу туда. А если кто сунется, придется изобразить нечто, что их смутит.
– Я правильно понял? – Юра со значением посмотрел на Катю.
– Не знаю, что ты понял, но они мне тоже надоели, – сурово ответила она и уставилась на слегка пожелтевшие берега реки.
Почему мы все любим осень – так сразу и не скажешь. Наверное, потому, что во всяком завершении есть своя радость и своя грусть. А еще есть то, что позволяет заново пережить недавнее и совсем старинное – есть фатальная неизбежность. Ни зима, ни весна, ни лето не обладают этой магией – их наступление без привкуса сладкой обреченности, эти времена года как нечто решительное и стремительное, не терпящее долгих раздумий. И только осень, наступающая исподволь, сладкая в своем разочаровании и подчас горькая в своих итогах, неожиданно дарит то, что так необходимо человеку, – желаемое одиночество и благотворное бездействие…
– Осенью ничего никогда не случается. Осень – время покоя. Ты не замечал этого? – Катя только что вылезла из бассейна и теперь пыталась согреться, завернувшись в большую махровую простыню.
– Я никогда об этом не думал. – Юра сидел на бортике и, не обращая внимания на прохладный ветер, болтал ногами в воде.
– Точно, точно. Я вот вспоминаю – все события происходили либо зимой, либо летом. Реже весной, и никогда ничего не происходило осенью. Время без людей, событий, чувств.
– Ну, чувства – это такое дело… Иногда и не ждешь, а они тут как тут…
– Это правда, но все же есть готовность, есть предрасположенность… Осенью ее не бывает. Во всяком случае, у меня. – Катя посмотрела на Юру. – Ты не хочешь все-таки одеться? На улице как раз та самая осень.
– Почти. Еще тепло. – Юра ловко поднялся и устроился на соседнем шезлонге.
«А он молодец, видно, что еще плечо и рука болят, но плавает и гимнастику делает. А свежий воздух творит чудеса. Исчезла бледность, пропали круги под глазами. Появился румянец и даже загар. Вот он – тот самый Юрий Спиридонов, которого я увидела впервые здесь же». Катя вдруг обнаружила, что ее отношение к раненому изменилось.