Новая инквизиция
Шрифт:
Стояла звонкая тишина, лишь когти твари скребли по полу. Затем на улице, под окнами, взвыли тормоза. И тут же – грохот ног по лестнице. Это сюда, Фикус не сомневался ни секунды… Лифта нет, не разминёшься…
Он ринулся в комнату, оставляя цепочку кровавых следов.
Через несколько секунд хилая дверь квартиры с грохотом рухнула.
Дверь рухнула с грохотом.
Дверь соседней квартиры, наоборот, спустя недолгое время растворилась совершенно бесшумно. Что было само по себе странно – обычно громкие эксцессы не вызывают у соседей желания высовываться из безопасной квартиры на полную тревог лестницу. Но дальнейшее оказалось
Диана-Маша сделала все правильно – стояла у тойоты (пистолет не на виду, в опущенной к бедру руке, и прикрыт от посторонних взглядов корпусом машины). Держала двери парадной, и, одновременно, – оставленный в салоне свёрток. Кассеты людоеда…
Кивнула на подъезд выскочившему из джипа Юзефу. Тот, ничего не спрашивая, прошёл на лестницу. Тройка бойцов, повинуясь знаку обер-инквизитора, осталась внизу.
…Дверь на пятом этаже – сорвана с петель. Юзеф вошёл и увидел труп тенятницы. И не сразу понял, что это труп. Тело подёргивалось, мышцы сокращались, но жизнью такие судороги назвать нельзя – точно так же сокращается и двое, и трое суток сердце обезглавленной гадюки. Часов через пять затихнет, подумал Юзеф, оценив рану с торчащим в ней обломком клинка…
Первая. Первая из Чёрной Троицы…
В комнате – никого. Кровавый след вёл к стеклянной двери. За ней лоджия – открытая, незастекленная – и тоже пустая. Обер-инквизитор ловко перемахнул на смежную, отделённую невысокой стеночкой…
Лесник был там. Стоял, прислонившись к стене. У ног – неподвижное тело. Лежащий на животе окровавленный мужчина словно пытался обернуться, чтобы посмотреть: кто его так? Юзеф нагнулся, приложил пальцы к сонной артерии, брезгливо отряхнул руки… Спросил:
– Это он её?
Лесник молчал. Не шевелился. Может, не услышал вопрос. Может, вообще не заметил обер-инквизитора.
Юзеф подёргал дверь лоджии – заперта. Прижался лицом к стеклу, всмотрелся. Прислушался. В квартире тихо и пусто. Гуляют на карнавале? Ладно, одной заботой меньше…
Повернулся к Леснику, не зная, что сказать.
Что тот нашёл себе не ту девушку?
Что не вмешайся случайность – и они получили бы не латентную, но активную тенятницу?
– Такая у нас работа, – произнёс наконец Юзеф. – И ты сам её выбрал…
Лесник молчал.
Дела минувших дней – XVI
05 июля 1992 года. Работа по призванию
…На широченной колоде был вырезан кровосток – глубокая канавка. По ней руда скатывалась на деревянный желобок, а с него – в деревянную же миску с неровными, будто обгрызенными, краями. Скатывалась – но не вся. Всё вокруг было испачкано пятнами, въевшимися в дерево, – одни, стародавние, ничем не отличались от обычной грязи. В черноте других, свежих, липких, – угадывался красный цвет. Кровь. Кровь Киры, его матери.
Сейчас – ни деревянного желобка, ни миски не было – увезены как вещдоки. Но он знал, как всё было.
Лесник (тогда ещё – Андрей Урманцев) стоял неподвижно и молча. Что-то умирало внутри – в муках, с выворачивающей наизнанку болью, с криком, сотрясающим бревенчатые стены и потолок землянки. Крик никто не слышал. Андрей стоял молча…
…Дождь постукивал по натянутому брезенту. Редко, глухо, – словно капали чьи-то слезы. Юзефа ждали, но он уже час не выходил из палатки погибшей начальницы экспедиции.
Письма оказались написаны тем же почерком, что и отчёты. Толстая пачка, перехваченная резинкой, лежала в железном ящике, вместе с документами и экспедиционной казной. Потрёпанные конверты – похоже, Кира возила их с собой всегда и везде. Адреса ни на одном нет, только на верхнем – имя. Его имя. Настоящее имя Юзефа…
…Это был не первый его сезон, и раньше проводил все каникулы с матерью, на раскопках, но теперь – археолог с дипломом истфака, дальше пути расходились, пора самому вставать на крыло, она радовалась с ноткой грусти, последнее лето вместе, последнее лето детства – так говорила она, он только улыбался, давно не считал себя мальчиком, и экспедиционные девушки тоже не считали, скорей наоборот, и казалось, что…
Её тело нашли через сутки.
Случайно. Охотники. Спугнули кого-то, ломанувшегося через подлесок, и в первый момент подумали, что браконьеры здесь разделывали лося – окровавленное нечто на краю свежевырытой ямы на человека уже походило мало. Отсутствовали кисти рук и ступни, вся правая сторона фудной клетки. Не было печени, сердца. И головы…
Именно так были изуродованы древние останки, порой находимые здесь, рядом с таштыкскими погребениями, но похороненные за оградками курганов… Кого уродовали этим диким способом? Пленников-врагов? Собственных колдунов, опасаясь их и после смерти? Каким образом жуткий ритуал просочился сквозь толщу двадцати веков? Никто не знал, а мёртвые не дадут ответа. Потом приехала милиция, и люди в штатском, и человек с тяжёлым взглядом из-под кустистых бровей, – его слушались и те, и другие. После двухдневной облавы было найдено лесное логово, ни один из обитателей которого живым не сдался. Андрей ходил опознавать тех мертвецов. Монстрами они не выглядели: низкорослые тела, изуродованные пулями, скуластые лица – двоих он опознал, приходили, молча часами сидели на краю раскопа, обычное дело, местные любят приглядывать, не найдут ли вдруг археологи золото.
Киру ему опознавать не позволили…
…Капли дождя постукивали по брезенту, словно просились внутрь.
«…вчера Анджей пошёл, в девять с половиной месяцев (представляешь!), от кроватки до ящика с игрушками – восемь шагов! сам! – два раза упал, но не пополз, снова вставал и шёл, только лоб чуть нахмурил, вылитый отец – такой же упрямый…»
Одна настырная капля все-таки протиснулась сквозь брезент, упала на пожелтевшую бумагу…
В увезённом опечатанном мешке с вещдоками одного не хватало. Пачки писем, перетянутых резинкой…
…Его не хотели пускать в землянку, даже сейчас, когда почти все следы трагедии убрали. Андрей настоял.Логову оставалось жить считанные минуты, канистры с бензином у стен, наготове. Люди в штатском вышли, повинуясь жесту начальника, того самого, с кустистыми бровями, – Юзефа, они звали его просто Юзефом, без отчества, и звучало это не как имя, а как звание.
Старые бревна словно испугались огненной смерти, словно молили о пощаде – десятками криков и стонов, впитавшихся в почернелое дерево вместе с кровью. Крики рвали уши, и был среди них – Кирин. Андрей слушал – чтобы запомнить все. Чтобы не забыть.