Новая любовь
Шрифт:
С той же усмешкой ударил в остаток лепестков; посыпались внезапным роем, — так, что в полете даже показались бледнее: как стая чаек, освещенная заходящим солнцем. Вместе с ними в воздухе распространился тонкий запах. Когда он наклонился над вянущей чашечкой, уже не почувствовал одурения. Зато запах в помещении становился пронзительным. На зеленых стеблях осталась только пара лепестков роз, сморщившихся, как шерсть после дождя. Золотая пыль с чашечек осыпалась на эти лепестки.
Что ж? Он еще молод, он может начать эту битву сначала. Смело. Взять ее в руки сразу. Нет, он и не подумает выбираться отсюда, не сменит ни квартиры, ни библиотеки. Ни даже пиджаков. Не выедет за границу. Это — снобизм. Нет уж; должна его взять таким, каким он есть. Даже не оглядываясь на оставшийся за плечами мир. Это она должна будет бросить свои привычки и приспособиться к нему. У него уже есть свои привязанности, от которых ему трудно будет избавиться. Однако, чтобы подчинить женщину своей воле, надо будет принять бой. Бой этот должен быть осторожным, с подъездами. Мелкие, но решительные акценты у стола и в спальне. Пересиливание ее похоти. Отказ в нескольких обыкновенных капризах. Старательная маскировка зависти.
— Ну, надо же, однако, творить! — говорит он сам себе и направляется к двери, но на пороге прихожей внезапно останавливается.
Скрывать зависть, Бороться. Какая-то тяжесть начинает его давить. Большая любовь — это, однако, такая трудная вещь. Сколько нужно пережить, как сильно держаться. Горечь первой непунктуальности, отчаяние первой ссоры, блуждание со страшным камнем на сердце после первой размолвки длинными улицами (темными, как всегда) этого первого вечера, который они не проводят вместе. «О, это выше моих сил, — говорит он сам себе и прислоняет голову к дверному косяку. Скопление взаимной горечи, которая взрывается серой, дымным пламенем по любому поводу: по поводу потерянной ленты, недокуренной сигареты. Страшная ненависть в наиболее болезненные моменты, Как она может быть такой? Она, которую он любит, как божество, поступает так обыкновенно — плачет? Ах, и тяжесть слез, из которых каждая угнетает, затемняет, как пепельная туча, пышущее погодой небо, и остается уже навсегда, как ничем не выводящаяся тень, как мат умирания на алмазах. Это тяжесть будущего догорания, после которого остается только сыпучий пепел.
Звонок в третий раз зазвенел уже несмело и неуверенно, звук его растаял в mezza voce, как будто палец, прижимающий кнопку, дрожал и постепенно отходил. Однако, он стоял без движения и жадно прислушивался. Ему показалось, что его ухо уловило за дверью дыхание ее уст. После долгой минуты, в течение которой он ни о чем не думал, весь обратившись в слух, он расслышал шаги, неохотно удаляющиеся и отяжелелые. На цыпочках подошел к двери. Молча отдалялись сначала медленно, но, по мере того, как спускались по ступеням, ускорялись, пустились почти бегом, как бы с радостью. Вздохнул с облегчением, когда двери книзу него громко захлопнулись.
Вернулся в комнату. Последний лепесток на розе опал при его приближении. Зеленый стебелек, увенчанный отогнутыми пестиками чашечки, светил пустым нутром, белым и зеленоватым. Пара золотых пестиков отдыхала в бронзовой середине. Всунул мизинец в чашечку и поднес к свету прилипшие маленькие зернышки: золотая пыльца закрасила ему ему кончик пальца. Сдунул ее в сторону света окна, и зернышки слетели. Краска пыльцы облетела, и он старательно вытер пальцы о платочек.