Новая Россия, или, это мы, оба-двое!
Шрифт:
разрушить страну и счастливо в дом возвратиться;
Вы ж обеспечите мне милый трон и выкуп дадите.
Чествуя Николаева сына, Зеленым любимым змеищем .
Все изъявили согласие криком всеобщим банкиры
Честь оказать и отдать блистательный выкуп;
Только царя не смогли дать Бориске на титул.
Гордо Борис прирек всем грозное слово:
"Старцы, чтоб я никогда не видал пред судами!
Здесь и теперь не медлите водки со мною
Выпить, от сего не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.
Плебсу
В нашем дому, пусть спиваются люди
Правду обходя или ложе с кредитами делят.
Прочь удались и меня ты не гневай, смысл бытия."
Рек он; и плебс трепещет и, слову Бориса покоряся,
Идет, безмолвный, по пучине свободной торговли.
Там, от судов удалившися, народ взмолился печальный
Николаю царю, лепокудрыя Марии могущему сыну:
"Внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь
плебс, священный базар и мощно царишь на Бермудах,
Выпей! Ведь храм твой священный украсили,
Выпей, за рынок и за семь банкиров,
рэкет и дефолт, — услышь и исполни одно нам желанье:
Слезы мои отомсти комунякам стрелами твоими!"
Так вопиял он, моляся; и внял Борис сребролукий:
Быстро с Кремля он вершин устремился, пышущий гневом,
Закусь неся за плечами и минибар, отовсюду закрытый;
Громко бутыли, биясь за плечами, звучали
В шествии гневного Бори:
он шествовал, ночи подобный.
Сев наконец пред судами, первую быструю он мечет;
Звон поразительный издал стакан реформовержца.
В самом начале напал он на водку, а псов празднобродных;
После постиг он, смертоносными прыща налогами;
Частые трупов непрестанно пылали по Рашке.
Девять дней на толковище бутылки от водки летали;
(в этом месте оратор страдальчески взвыл, в чаянии выпивки)
В день же десятый Чубайас на собрание созвал олигархов.
В мысли ему то вложил МВФ безобразный:
Скорбью терзалмся там, погибающих видя активы.
Быстро сходилась братва, и, когда воедино собралась,
Первый, на сонме восстав, говорил Гайдар быстроногий:
"Должно, нам, как вижу, усерно ринуться в рынок,
В рынки свои возвратиться, тогда лишь от народа спасемся.
Вдруг и дефолт, и политика наша истребляет россиянцев.
Но испытаем, братва, и вопросим Бориса, любимца,
А также, повелителя зеленого змия,:
Пусть нам поведает, чем раздражен кремлежитель?
Он за корону не данную, за откаты не данные гневен?
Или с похмелия, до сих пор не слыханного
Требует Боря, чтоб избавить от сей пагубной язвы?"
Так произнесши, воссел Чубайс; и мгновенно от сонма
Егорка восстал Гайдар, верховный рынкогадатель.
Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет,
И россиян мозги предводил к отупенью.
Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Бори.
Он, благомыслия полный, речь говорил и вещал им:
"Царь наш Борис! возвестить повелел ты, любимец спиртного
Праведный гнев свой, всевечно бухущего бога?
Я возвещу; но и ты согласись, поклянись нам, что верно
Сам ты олигархов защитить и словами готов и руками.
Я опасаюсь, прогневаю Вашингтон, который верховный
Царь всего мира и которому все покорны банкиры.
Вы же то видите все — от меня отходит награда".
Сергей чувствовал, что начинает тупеть и с трудом воспринимать действительность. Но, к счастью, в этот момент он услышал шепот своего друга:
– Давай, ноги в руки и пошли, нас уже ждут.
Оглянувшись, он увидел Андрея, а позади три довольно стандартные личности, в которых любой, мало-мальски сведущий человек, сразу признал бы лиц, служащих в определенных органах.
– От твоего Абверовца?
– спросил Сергей.
– Ну что ты!
– пожурил его Андрей.
– Это как раз от того доброго дяди из ГПУ. Как видишь, наш план сработал, и теперь наш пламенный привет дядьке Скакотяну. Гыыы!
– Попкорн!
– заключил Сергей, но про себя подумал, не попали ли они таким образом из огня да в полымя. Но отчаиваться и рвать на себе волосы было уже поздно, а потому оставалось только надеяться, что их план не подведет. Но с другой стороны, декламация "Борисиады" настолько подействовала на его нервы, что он даже почувствовал некоторое облегчение.
В этот момент к нему подкатило некое существо, то ли женского пола, судя по серьгам и волосам, то ли мужского, судя по брюкам и небрежно разорванной майке. Слащавым до приторности голосом, сие существо сообщило, что оно готово легко и непринужденно отдаться ему в ближайшем туалете.
– Я тебе сейчас в рыло дам легко, - прорычал Сергей, и, недолго думая, от души врезал этому, как он про себя назвал, "петушаре."
"Петушара" покатился по полу. А Андрей не глядя на разыгравшуюся сцену. спросил через плечо:
– Врезал?
– Врезал.
– В рыло?
– Ага.
– Ну а зачем?
– А потому что легко.
– Ну, тогда да, тогда твои действия встречают мое полное взаимопонимание.
При этом оба друга потихоньку перемещались за троицей, которая, словно доисторическому чудовищу разрезало сонм копошащейся вокруг них мелюзги. Мелюзга тихонечко возмущалась, но не препятствовала продвижению.
Постепенно достойная компания перемещалась к выходу из зала. Но, к удивлению друзей, как только они оказались за дверями, троица повернула не к выходу, а наоборот, куда-то вовнутрь. Пройдя несколько коридоров, поднимаясь и спускаясь по лестницам, они, - слава Богу!
– наконец-то оказались перед невзрачной дверью, выкрашенной под дерево. Вежливо постучав, троица дождалась прозвучавшей из-за двери команды, открыла нашим друзьям дверь. Невольно смутившись, друзья вошли внутрь. К изумлению Сергея, их встретил не тот дядька, что допрашивал его и Андрея в больнице, а совершенно другой человек, выглядевший намного старше, с лицом, изборожденными морщинами. Дождавшись, когда друзья войдут в комнату, человек нетерпеливо махнул рукой, и троица сопроводителей бесшумно исчезла за дверями.